Воитель

Воитель

ВОЙДИТЕ, СТРАЖДУЩИЕ! Повесть

ОПАЛЕННЫЕ СТЕПЬЮ

Рыжего петуха они ощипали, выпотрошили и поджарили на углях от перегоревшего саксаульника.

Поджарили кое-как, съели голодно и поспешно, без шуток и острот, так подходящих к случаю: смотрите, несоленое, с кровью, горькое — желчь-то, неумехи, раздавили, — а пошло петушиное жилистое мясо, в животах приятно затеплело! Лишь Авенир, самый волосатый и молчаливый из них, обгрызая птичью шею, проговорил мрачно:

— До чего дойти…

— До степи глухой, — отозвался вяло, но заметно ожившим голосом (престарелый петух все-таки пища!) лысоватый, зато в бороде и усах Гелий Стерин. — В которой, помнится, погиб ямщик… Как, Иветта, споем грустную народную песню и поплачем, пока народ не явился с дубьем?

Иветта выкатила прутиком из золы картофелинку, принялась перекидывать ее на ладошках, остужая и все ближе поднося к потрескавшимся, иссушенным зноем губам, напоминавшим картофельную кожицу; прямые, соломенного цвета волосы Иветты упали с плеч, прикрыли двумя прядями лицо. Она не ответила. Она словно бы все более немела от бескрайности степного пространства, пустоты, своей неодолимой усталости, их общей растерянности, да чего там — жалкой гибельности! Это она, Иветта, сказала Авениру и Гелию: «Пойдите к этим злым аборигенам и украдите что-нибудь. Вспомните: ваши предки были мужчинами». Гелий свернул голову петуху, Авенир накопал молодой картошки.

Они доедали жидковатые июльские клубеньки, когда над каменистым, в пятнах лишайников увалом показалась голова человека, какая-то огромная среди пустынного и резкого степного рассвета — седовласая, белобородая, темнолицая; минуту-две голова точно сама собой двигалась по четкой кромке увала, затем опустилась на широкие, туго обтянутые овечьим кожухом плечи, а вот и весь человек вместе с черно-белой голенастой собакой взгромоздился над увалом. Оглядев с горбатой вершины бивак нежданных гостей — желтую двускатную палатку, тонко курящийся костерок, разбросанные пустые рюкзаки и их, тощих, неумытых, вдруг жестко насторожившихся, — он скоренько, словно едва касаясь легкими ичигами-сапогами твердой земли, заспешил под гору: так ему, вероятно, привычнее было одолевать несчетные степные увалы; но подошел человек к гостям неспешно и присел у костра по-хозяйски удобно, пусть и без приглашения, коротко, малопонятно поприветствовал:

— Откуда-т идем? Куда-т пришли?

На кварцевом песке у речки некой яркой растительностью рыжели петушиные перья, возле палатки разбросаны бело обглоданные кости, точно на диком становище, и все они — старик, ковыльно-седой, одетый в мягкие кожи, с лицом, дубленым как кожа, одичавшие путники — девушка, зло посверкивавшая выпуклыми зеленоватыми глазами сквозь солому волос, парни, до отчаянности отощавшие, запущенно бородатые, будто случайно взвешивающие в ладонях увесистые камни, — напоминали или проигрывали немую враждебную сцену из фильма о светлолицых путешественниках и дикарях.

Но никто не захотел улыбнуться, пошутить: житель степи и пришедшие в степь были и в самом деле враждебны, хотя старик не пугал, не настораживался, тяжелые руки его мирно лежали на коленях, сильная поджарая степная гончая сонно жмурилась от солнечного сверкания речной воды, хозяин и собака откровенно отдыхали, пользуясь затишьем перед знакомством: неизвестно, каким еще окажется разговор с этими туристами!

— А ты это… дед, драться не будешь? — наконец выговорил Гелий Стерин осторожно и нарочито пренебрежительно ему, философу по натуре, полагалось «завязывать контакты», вступать в переговоры.

Старик, слегка подавшись к нему, покачал головой, вроде бы улыбнулся под белыми усами, глянули светло его надежно прикрытые надбровьями глаза, и Гелий бодрее спросил:

— Тогда скажи, где мы?

— Считайте так-т в гостях у меня-т.

— Вы здесь не один, — решил вмешаться Авенир, ибо ему не понравилось нагловатое «ты» друга и как-то по-особенному доверительно настраивало придыхательное «т» в конце медлительно произносимых слов старика. — В ущелье, мы видели, несколько домов, белая деревенька.

— Правильно: белим-т. А я старший, значит.

— Старейшина племени ням-ням? — хохотнул Гелий Стерин, показав желтые, мелкие, давно не чищенные зубы.

Старик внимательно присмотрелся к нему, грязно-закопченному, с припеченной круглой лысинкой на темени и помятой черной бородкой, серьезно ответил:

— Пусть так-т. А только петуха драть не следовало. Петух тоже старейшина-т. Бери уж курицу, когда не можешь не взять.

— Мы не хотели… мы заблудились, голодные… — это заговорила Иветта — часто и горячо, будто ожили ее иссохшие голосовые связки, обрел подвижность язык (нет, со своими она бы молчала — все и надолго было сказано, — ее растревожил старик). — Мы набрели на вас, хотели попросить ночлега, еды. А вы… вы закрыли двери и ворота, выпустили во дворах собак. Что же нам было делать?