Воитель

Вспомнился прошлогодний случай: угодил в такое вот «окно» лейтенант Федя. Раскинул руки, держится за чахлый камыш и вместе с ним все глубже вязнет в трясине да еще шутит: «Алексеич, может, не будешь спасать, а? Может, моя судьба такая — погибнуть в твоем болоте?.. Ага, чувствую, кто-то за ноги меня ухватил, тянет, тянет… Я ж до самого ядра планеты могу провалиться! Интересно, правда, какой там состав вещества?..» Кинул он Феде веревку с петлей, велел продеть петлю под мышки, другой конец взял себе на плечо и давай тащить по-бурлацки; хорошо хоть ноги не вязли, земля в посадке успела затвердеть. Вытащил, конечно. Лейтенант был крепок, тренирован, но веса «бройлерного», как сам подшучивал над собой.

Одинокий дом у болота Федя нашел случайно, блуждая по здешним лесам «для душевного отдохновения». Попросился погостить денек-другой «вдали от шума городского», да и прожил на подворье Ивана Алексеевича больше месяца.

Поначалу был молчалив, задумчив, до смешного рассеян: закурит сигарету — и забудет о ней, истлеет — новую берет; протянет козе Дуньке кусок хлеба, та съест, а он все держит руку протянутой; или еще чуднее: первое время спал на диване одетым.

«Нет, нет, — говорил вполне серьезно хозяину, — вдруг тревога, а я в неглиже».

О себе рассказал коротко, с явной неохотой: мол, приглядись — и сам поймешь, кто я и откуда. Был он ранен и контужен в Афганистане, у него слегка подергивалась левая рука, виделись ожоги на левой щеке и шее. Награжден медалью «За отвагу», орденом, после госпиталя в Ташкенте получил трехмесячный отпуск. Побывал у родителей в Москве, решил навестить родную тетку, а вернее, набродиться по лесам вокруг ее районного городка. И вот увидел подворье с чудным обитателем. Залаяла собака, вышел хозяин. Забыв поздороваться, Федя спросил его:

— Вы здесь живете?

— Живу, — ответил Иван Алексеевич.

— Не может быть. Иду. Туман. И вдруг среди пустоты — дом, деревья, зелень… Нет, это мне мерещится. Я же того слегка… — Он покивал головой. — Дайте вашу руку.

— Пожалуйста.

— Живая вроде.

— Благодарю за эти слова, — сказал Иван Алексеевич. — А то порой мне самому кажется: жив ли я?

— Интересно как… — рассуждал лейтенант Федя, держа руку Ивана Алексеевича в своих обеих. — Ушел от людей, чтобы отдохнуть. Я ведь их, людей, перестал как бы видеть: люди, люди, все на одно лицо… И вот вижу — человек. Давно не видел так близко человека. Спокойно стоит, никуда не торопится, у него глаза смирные и засиненные, как у младенца, он не бреет бороды… Ему, может быть, и колбасы московской, и джинсов «Суперрайфл» не надо?

— Угадали, не надо.

— И можно войти в дом к этому человеку?

— Прошу.

Недели две Федя не покидал подворья. Ему все здесь было интересно, всему хозяйскому он хотел научиться, и как был рад, когда сам подоил козу Дуньку и та не ударила ногой по ведру. К нему на колени вползал подремать уж Иннокентий, а еж Филька принес и положил у его ног задушенного мышонка, желая, вероятно, поделиться добычей с новым жильцом двора. Это почему-то возмутило Варфоломея (устыдился, пожалуй, своей котовьей нерасторопности), и он принялся загонять Фильку в нору под сарай, укалывая лапы о его колючки и страшно воя. Федя вполне серьезно разнимал их уговаривал:

— Ну, правильно, все правильно, от меня мира не может быть, от меня войной, раздором пахнет, вот вы и подрались. А ежик трусишка и подхалим. Понял: я ведь и придушить запросто могу, подумаешь, личности какие четырехлапые… В Афгани ребята из нашего батальона всяких зверушек кушали, когда их душманы в диком ущелье заперли. В основном ежей. Жирные, говорят, только без рукавиц шкурку не снимешь… Ладно, потерпите я скоро уйду. Вот тут в вашей первобытности наберусь живого духу и к людям, вариться в котле прогресса. А может, мне здесь остаться? Запишусь к Ивану Алексеевичу в работники, будем болото осушать, и тогда вы меня примете в свою семью непорочную. Мне нужно грехи замаливать, а я неверующий. Значит — только в храме Природы. По-язычески. Мне наш майор, он из сибирских староверов, говорил, что это ерунда — кому и как молиться, главное — от души. Чтоб душе легче стало…

Он увидел хозяина, открывающего калитку, спросил:

— Правда ведь, Иван Алексеевич?

— Думаю, да.

— А скажите, вон до той вашей церкви, что в трясине увязла, можно добрести?

— Зачем тебе это архитектурное излишество?

— А вот почувствую облегчение заберусь на колокольню и ударю вон в тот главный колокол. Там и маленькие остались. Почему-то не сняли. Их же слышал, коллекционируют?

— Не успели — засмеялся Иван Алексеевич серьезному любопытству и детски наивной непонятливости лейтенанта Феди, человека большого города, асфальта, домов со всеми удобствами, автомобилей, людских толп и войны. — Земля быстро осела, бежать пришлось.

— Понятно. Земля везде может осесть, провалиться. Удивляюсь, почему она под городами терпит, там ведь такая нагрузка?..

Как-то Иван Алексеевич вернулся с работы в сумерках и удивился: дом темен, Федя занемело сидит на крыльце. Приблизившись к крыльцу, он услышал настороженный шепот Феди:

— Тише. Садитесь и молчите.