Войти в одну реку, или Воспоминания архитектора

Отец мой рассказывал, что когда его брата производили из юнкеров в кавалерийские офицеры, то император Николай I, обратив внимание на его малый рост, спросил: «А на лошадь-то ты сам влезешь?» Через два года мой дядя, уже офицером, был на маневрах и, проезжая лесом, потянулся за веткой рябины и сполз с лошади. Лошадь его была очень высокой, и он, при малом своем росте, вел ее до первого пня, чтобы влезть, как вдруг ему навстречу выезжает Николай I и, увидев картину, воскликнул: «Что! Говорил я тебе, что сам на лошадь не влезешь!» Настолько у него была развита память на лица.

Я слышал другой рассказ про Николая I, подтвержденный архивными документами. Какой-то пьяный солдат, сидя в трактире, вел себя вызывающе и на замечания хозяина трактира, чтобы он вел себя приличнее, так как тут висит портрет государя, заявил, что ему плевать на государя. Солдата немедленно арестовали и привлекли к судебной ответственности за оскорбление «Величества». Суд приговорил солдата к смертной казни, которая должна была быть конфирмирована государем. На приговоре Николай I наложил следующую резолюцию: «От смертной казни освободить, сказать солдату, что мне на него также наплевать, а царских портретов в кабаках не вешать». И действительно, я не помню, чтобы в каком-нибудь трактире, пивной или ресторане были бы вывешены царские портреты. Я вспоминал этот рассказ много раз, когда после революции видел портреты Ленина и других наших вождей, вывешенные в самых неподходящих местах: в пивных, в витринах магазинов, в простых лавках и даже – над воротами домов.

* * *

Директора Музея изящных искусств Николая Ильича Романова называли самым двуличным человеком, потому что, с одной стороны, он – «Николай Романов», а с другой – «Ильич».

* * *

Когда мы переехали на квартиру около Разгуляя, то пользовались сначала обычными керосиновыми лампами, но вскоре появились новые, спиртокалильные горелки, которые казались очень удобными. Во-первых, они избавляли нас от этой ужасной копоти керосина и от постоянного беспокойства, что комната со всеми вещами наполнится черным летающим пеплом, от которого с трудом можно было избавиться только при тщательной уборке в течение нескольких дней. Во-вторых, спиртовые горелки со специальными колпачками давали белый свет, даже более белый, чем обычные электрические лампы накаливания, и требовали гораздо меньшего ухода. Не нужно было заправлять фитиль и спирт было удобно подливать через особые отверстия в самой горелке. Позднее уже в нашей части Москвы подвели кабель электрического освещения, и мы сделали у себя в квартире проводку по цене пяти рублей с лампы. Помню это торжественное ожидание первого вечера, когда должно было загореться во всех комнатах электрическое освещение, и просто чудом казалось то удобство, чистота и сила света, к которым мы теперь так привыкли.

На этой же квартире нам поставили в первый раз телефон, потому что в Лефортовском дворце мы пользовались телефоном, стоявшим в канцелярии инженерной дистанции. Номер нашего телефона был – 68.67, и потом мы долго имели этот номер и очень жалели, когда его изменили на другой – 5.31.08.

У нас в доме жил денщик татарин Шерафетин Селяхетинов Алтенбаев, но мы его назвали просто Сергей. Однажды его вызвал по телефону товарищ, и Сергею пришлось первый раз в жизни говорить по телефону. Его удивила не передача звука на большое расстояние, а то, «как эта машина даже татарский язык пропущает».

Хозяева дома Камезаска имели квартиру над нами, во втором этаже, и из нашей прихожей слышен был разговор, происходивший на лестнице, ведущей во второй этаж. Там стояла клетка с попугаем, который не только хорошо говорил, но и удивительно хорошо подражал человеческим голосам и акцентам. Он с такой точностью передразнивал своего хозяина и звал лакея «Гаврилло», что трудно было разобрать, кричит ли это птица или сам Камезаска со своим немецким акцентом. Жена хозяина очень любила птиц, и у нее кроме разговорчивого попугая были еще маленькие зеленые попугаи, так называемые «неразлучные». Они всегда сидели парочками, и если какой-нибудь из попугайчиков умирал, то надо было сейчас же подсаживать к оставшемуся в живых новую жену или мужа, иначе он тоже умирал через один-два дня. Если достать парочку скоро было нельзя, то в клетку вдовца или вдовицы ставили зеркало. Птица, прижавшись, воображала себя вдвоем и жила так несколько дней.

* * *