Вокруг Чехова

нажились, оставив отцу невозможный дом и непривычные для него долги по век-

{54}селям. Вся семья теснилась в четырех комнатках; внизу, в подвальном этаже,

поместили овдовевшую тетю Федосью Яковлевну с сыном Алешей, а флигелек, для

увеличения ресурсов, сдали вдове Савич, у которой были дочь гимназистка Ираида и сын

Анатолий. Этого Анатолия репетировал мой брат Антон Павлович. Кажется, Ираида была

первой любовью будущего писателя. Но любовь эта проходила как-то странно: они вечно

ссорились, говорили друг другу колкости, и можно было подумать со стороны, что

четырнадцатилетний Антоша был плохо воспитан. Так, например, когда в одно из

воскресений Ираида выходила из своего флигелька в церковь, нарядная, как бабочка, и

проходила мимо Антона, он схватил валявшийся на земле мешок из-под древесного угля и

ударил им ее по соломенной шляпке. Пыль пошла, как черное облако. Как-то,

размечтавшись о чем-то, эта самая Ираида написала в саду на заборе какие-то

трогательные стишки. Антон ей тут же ответил, написав мелом следующее

четверостишие:

О поэт заборный в юбке,

Оботри себе ты губки.

Чем стихи тебе писать,

Лучше в куколки играть.

Семья нашего отца была обычной патриархальной семьей, каких было много полвека

тому назад в провинции, но семьей, стремившейся к просвещению и сознававшей

значение духовной культуры. Главным образом по настоянию жены, Павел Егорович хотел

дать детям самое широкое образование, но, как человек своего века, не решался, на чем

именно остановиться: сливки общества в тогдашнем Таганроге составляли богатые греки,

которые сорили деньгами и корчили из себя аристократов, – и у отца составилось твердое

убеждение, что детей надо пустить именно по греческой линии и дать им {55}

возможность закончить образование даже в Афинском университете. В Таганроге

Таганрог. Дом, где родился А. П. Чехов.

Рисунок С. М. Чехова, 1958.

Дом-музей А. П. Чехова в Ялте.

была греческая школа с легендарным преподаванием, и, по наущению местных греков,

отец отдал туда учиться трех своих старших сыновей – Александра, Николая и Антона; но

преподавание в этой школе даже для нашего отца, слепо верившего грекам, оказалось

настолько анекдотическим, что пришлось взять оттуда детей и перевести их в местную

классическую гимназию. О пребывании моих братьев в этой греческой школе в семейных

воспоминаниях не осталось ничего достоверно определенного, а к тому, что {56} было

напечатано моим покойным братом Александром в «Вестнике Европы», повторяю, нужно

относиться с большой осторожностью.

День начинался и заканчивался трудом. Все в доме вставали рано. Мальчики шли в

гимназию, возвращались домой, учили уроки, как только выпадал свободный час, каждый

из них занимался тем, к чему имел способность: старший, Александр, устраивал

электрические батареи, Николай рисовал, Иван переплетал книги, а будущий писатель

сочинял... Приходил вечером из лавки отец, и начиналось пение хором: отец любил петь

по нотам и приучал к этому и детей. Кроме того, вместе с сыном Николаем он разыгрывал

дуэты на скрипке, причем маленькая сестра Маша аккомпанировала на фортепьяно. Мать,

вечно занятая, суетилась в это время по хозяйству или обшивала на швейной машинке

детей. Всегда заботливая, любвеобильная, она, несмотря на свои тогда еще сравнительно

молодые годы, отказывала себе во многом и всю свою жизнь посвящала детям. Она очень

любила театр, но бывала там не часто, и когда, наконец, вырывалась туда, то с нею вместе,

для безопасности возвращения, отправлялись и мои братья-гимназисты. Мать садилась

внизу, в партере, а братья – на галерке, причем Антон после каждого действия на весь

театр вызывал не актеров, а тех аристократов-греков, которые сидели рядом с матерью в

партере. К нему приставал весь театр, и греки чувствовали себя так неловко, что иной раз

уходили до окончания спектакля. Убежденная противница крепостного права, мать

рассказывала нам о всех насилиях помещиков над крестьянами и внушала нам любовь и

уважение не только ко всем, кто был ниже нас, но и к маленьким птичкам и животным и

вообще ко всем беззащитным существам. Мой брат Антон Павлович был того убеждения,

что «талант в нас со стороны отца, а душа – со стороны матери», хотя я лич-{57}но думаю,

что и со стороны матери в моих братьях было прилито таланта не мало.

Приходила француженка, мадам Шопэ, учившая нас языкам. Отец и мать придавали

особенное значение языкам, и когда я только еще стал себя сознавать, мои старшие два

брата, Коля и Саша, уже свободно болтали по-французски. Позднее являлся учитель

музыки – чиновник местного отделения Государственного банка, – и жизнь текла так, как

ей подобало течь в тогдашней средней семье, стремившейся стать лучше, чем она была на

самом деле.