Вокруг державного престола. Батюшка царь

Никоном овладело нетерпение: ему хотелось вскочить и уйти из скита, куда глядят глаза, обратно к людям, в Москву.…Теперь ему было тяжко в этом северном глухом скиту, в который сам же он и забрался в поисках истины и Божьей воли.… Как будто тяготясь однообразным течением жизни, он жаждал взалкать еще и из другого источника, потому что нынешний был им уже изведан.

На следующий день он попросил Елеазара поручить ему самую тяжелую физическую работу в монастыре, возможно, связанную с ремонтом. Как бредущий по пустыне скиталец, он мечтал, чтобы вокруг была не пустыня, а бурлила, кипела жизнь, наполненная событиями, шумом людских голосов, человеческими страстями, громким величественным звоном колоколов в церквях. Многоголосая и торжествующая, сияющая златоглавыми куполами и крестами Москва издалека звала и притягивала, манила его в мечтах…

Но старец отказал ему, сославшись на то, что надо дождаться весны и лета, а там видно будет.

Однажды в мороз Никон сидел возле спавшего на лавке Елеазара в его келье и чинил ему одежду. И вдруг вздохнул, да так страдальчески, что Елеазар даже вздрогнул, проснувшись. Открыл глаза и спросил по-отечески:

– О чем же ты, голубчик, так тяжело вздыхаешь?

– Взгрустнулось что-то, – отвечал Никон и вытер рукавом набежавшие слезы.

– Отчего же? – допытывался старец.

– Терзаюсь думой, правильно ли сделал, что пришел сюда, – искренне ответил Никон.

– Ты все сделал правильно, брат мой. Ведь ты это сделал из любви к Господу. Как же ты можешь сомневаться? Или ты отказываешься от своей любви и от Него? – забеспокоился Елеазар, присаживаясь на лежанке и с тревогой глядя на опущенную голову иерея.

– Что ты! Нет никого, кого бы я любил больше Господа. И не сомневаюсь в своей к нему любви, я сомневаюсь в себе… – он замолчал.

– Покайся и гони прочь от себя сомнения, брат мой. Доверься Его воле. Ибо все, что произошло с тобой, – по воле Его. Разве ты не понимаешь, что ты не случайно оказался в этом месте, что это Он тебе так назначил? Разве не просил ты Его, чтобы Он научил тебя смирению? Вот и привел Он тебя сюда, чтобы ты изучил этот урок, – объяснил старец.

Никон прислушался к словам преподобного, и на какое-то время сомнения отпустили его. Однако спустя время перед ним встал другой вопрос: «Кто же я есть, если во всем смиряюсь с волей Бога, – червь, гложущий лист на дереве, или человек, имеющий право мыслить и выбрать?», и этот вопрос также не давал покоя, терзал его пытливый ум, заставляя внутренне бунтовать.

Единственное, что примиряло его с собой, – была не подвергаемая сомнению любовь к Господу и надежда на прощение, осознание того, что всё, что он делает, нужно Господу. И что тот смиренный отшельнический подвиг, который он сейчас несет, дан ему неспроста. И за это обязательно воздастся…

– Это все дьявольские искушения. Гони их прочь. Из-за гордыни был повержен дьявол. А теперь этим искушением он и тебя испытывает. Становись на молитву! – сурово сказал Елеазар, выслушав однажды с изумлением взволнованную исповедь Никона, когда тот разбудил его среди ночи. Старец в это время болел, и Никон дежурил возле него.

Они опустились на колени. После молитв Елеазар, хотя сам болел, напоил Никона горячим сбитнем и с тревогой спросил:

– Ну что, полегчало тебе?

– Да, – отвечал Никон. Но в голосе его звучала неуверенность. Он глядел в пол, не смея поднять на старца глаза.

– Ничего, брат мой. С Божьей помощью все одолеешь. Ты всегда приходи ко мне или же молись, когда сомнения одолевают, – посоветовал Елеазар и подумав, добавил: – Вот и я тоже за тебя помолюсь.

Через несколько дней Елеазар выздоровел. В один из дней он предложил Никону:

– Дам тебе урок: переписывать книги в нашей библиотеке. Возьмешься?

– С радостью, – откликнулся Никон.

Подружившись со старцем во время его болезни, но больше стремясь убежать от собственного тоскливого одиночества, Никон все чаще захаживал к нему. Оба подолгу беседовали и спорили на разные темы. Порой он мог просто безмолвно сидеть в келье у старца и размышлять, глядя на пылающий огонь, пока Елеазар отдыхал. Ощущение того, что он не один и рядом с ним человек, который относится к нему с отеческой любовью, согревало и успокаивало его.

Когда старик вставал, Никон ходил за ним по пятам: куда тот – туда и он. Какое дело старец собирался делать, такое подхватывал и Никон. Он чинил его одежду, вырезал деревянные миски и ложки, разжигал печь и готовил скромный ужин. И делал это молчаливо и смиренно, ни в чем не перечил, даже если Елеазар ворчал и за что-то корил его.

Иной раз Никон так взглядывал на него, что Елеазар только и мог, что перекреститься от удивления: откуда же в человеке столько неистовства и гордыни берется?

Преподобный не прогонял его. Постепенно он и сам привык к задушевным беседам с Никоном, и все чаще встречал его теплой задушевной улыбкой, считая лучшим своим учеником.