Вокруг державного престола. Батюшка царь

Никон ни с кем из братьев монахов не сходился. Чаще всего ему приходилось общаться с келарем Никодимом, суетливым и беспокойным человеком. Тот жил при храме в маленькой келье и по долгу службы отвечал за поддержание церкви и хозяйственного подворья в надлежащем виде.

Обойдя и изучив досконально остров, Никон заметил, что обрывистый берег возле деревянного причала на мысе Кеньга, куда монахи обычно ходили рыбачить, и куда приплывали лодки из Соловецкого монастыря, сильно размыт. Течение воды в этом месте было быстрым, и берег, на котором валялось много гальки, постепенно, но верно разрушался. Тогда Никон решил укрепить берег огромными каменными исполинами-валунами, которые в изобилии были разбросаны по острову. Правда, лежали они довольно далеко. Но эти трудности не испугали Никона.

По утрам, обмотав огромный валун веревкой, Никон надевал веревочную петлю наискосок через плечо и тащил его, как каторжный по земле. Когда он начал делать эту тяжелую работу, которую определил для себя, как урок перед Богом, он только через несколько дней смог подтащить первый валун к нужному месту. Но тут ему вступило в спину, и он слег на несколько дней. Не мог ни ходить, ни сидеть из-за дикой пронизывающей боли в пояснице. Лежал только на спине.

Однажды вечером, Елеазар заглянул к нему в келью, забеспокоившись, что тот не навещает его уже три дня.

– Не знал, что ты заболел. Приходил к тебе кто-нибудь?

– Нет.

– А чем заболел?

– Спину надорвал по глупости. Вот скрутило немного, – усмехнулся Никон.

Он осторожно присел на лавке, избегая делать резкие движения. Боялся, что снова возникнет сильная стреляющая боль, будто в тело втыкают раскаленную кочергу. Осторожно привстал и медленными шажками пошел к двери, где стояло ведро с питьевой водой. Зачерпнув, с наслаждением припал к берестяному ковшу. Потом вернулся и, охая, присел на лежанку. Елеазар внимательно наблюдал за ним.

– Ты, поди и не ел давно?

Никон согласно кивнул.

– Пришлю к тебе сейчас Салмова. Он сегодня много рыбы поймал, сварил хорошую уху.

– Спасибо. Я скоро оклемаюсь и снова примусь за работу, – сказал ему Никон и проглотил горькую слюну, которая моментально наполнила его рот, как только он представил ароматное и горячее рыбное варево с плавающими в нём золотистыми пятнами жира.

– С камнями-то пока повремени, а то ведь совсем надорвешься, – усмехнулся в бороду Елеазар.

– Повременю.

– Вот и хорошо. Выздоравливай. А я все хочу спросить у тебя. Как ты надумал наш берег укрепить? Сам или кто надоумил?

– Сам. Я увидел, что там размыто. Через год-другой будет ещё хуже, – объяснил ему Никон.

– Это ты молодец. Хорошее дело затеял для людей и для бога. А мы вот не делали ничего. Что угодно матушке-природе и земле, то и человеку угодно. А то ведь мы порой, как черви земляные, всё копошимся, роемся в земле, чего-то строим и думаем, что можем всё решать за Господа, поменять. А потом удивляемся, куда рыба пропала, и почему река пересохла… Надо подстраиваться под изменения матушки-природы.

– Но там уже был построен рукотворный причал, – возразил ему Никон. – И причал осыпается. А если совсем разрушится, то всем будет плохо. Лодки пристать не смогут. Придется другое место искать.

Елеазар согласно кивнул.

– И нашли бы. Ну, да чего уж теперь. Пускай будет так, как ты решил. Только в другой раз спрашивай у меня и у старцев разрешение на то, что задумал. А потом и работай со спокойной душой и совестью. А вот не спросил ты у нас разрешения, и Бог тебя сразу одернул: спина-то у тебя и заболела. И взвалил ты на себя этот урок из своей гордыни, хотел показать монастырской братии, какой ты хороший и сильный. А мы здесь живем одной семьей и друг с другом советуемся во всем. Ну ладно. Бог с тобой… Взял урок, теперь и тяни. Благословляю тебя, – заключил Елеазар и, подняв руку, перекрестил Никона.

Когда Никону стало лучше, он продолжил укреплять береговую полосу возле причала. Таскать одному камни было тяжело. Иных приспособлений, кроме веревки и собственного хребта, не было, и каждое такое волочение отдавалось ноющей и незатухающей болью в спине. Правда, теперь он тащил камни как можно медленней и осторожней, стараясь не делать рывков.

Монахи, видя, что он работает каждый день, обвязав грудь крепкой веревкой, и как бурлак тащит по земле за собой огромный и неподъемный валун, судачили с недоумением. Однажды несколько монахов подошли к нему, когда Никон сидел, отдыхая на валуне. Он только что с трудом приволочил гранитный камень, на котором сидел и уныло размышлял, стоит ли на сегодня закончить свою работу и пойти пообедать или же попробовать подтащить валун ещё на несколько сажень вперед. Спина и плечи его гудели и ныли от напряжения и неимоверной усталости, спина взмокла.

Монахи предложили ему свою помощь. И до начала зимы все вместе они выложили первый слой камней на берегу, запланировав продолжить эту работу следующей весной.