Вокруг державного престола. Батюшка царь

– А я вот что думаю, это меня Господь так испытывает на прочность, и посылает тяжелые испытания, – неожиданно вскинув голову, воскликнул Никон, – как будто ждут меня впереди столь великие дела, что сам великий государь окажет мне милость, – благоговейным срывающимся голосом пробормотал Никон и поднял палец кверху, как будто грозно повелевая. Черные глаза его загорелись неукротимым внутренним огнем.

Старец поразился. Его напугала и смутила неприкрытая горячая страстность в голосе Никона. Откуда в сидящем рядом с ним незнакомом человеке такая искренняя убежденность и вера в собственное высокое предназначение? Но он не услышал главного: не было в Никоне знакомого Елеазару кроткого духа и тихой покорности, столь привычных для людей, смирившихся с превратностями своей судьбы и тяжелыми лишениями и твердо избравших тяжелую жизнь отшельника. Напротив, рядом сидел человек с сильным, непокорным и гордым характером.

– Что же ты замолчал, брат? – осторожно спросил он его.

– Тяжко мне…, так тяжко, – с жалостным вздохом откликнулся Никон. – Вот если бы ты разрешил мне остаться, так сразу душе моей стало бы легче.

– Ты от мирских тягостей и лишений бежишь, а здесь тебя другие тягости ждут, – заметил старец.

– Здесь тягости физические, я их не боюсь, – убежденно промолвил Никон.

Но Елеазар с сомнением покачал головой и спросил:

– Готов ли ты умерщвлять свое тело беспрерывным голодом и постом, ночными бдениями, готов ли носить на голом теле жесткую колючую власяницу, а пищу добывать в тайге на охоте? Готов ли навсегда посвятить свою жизнь смиренному служению в монашеской одинокой келье, не ропща на Него за крест, который сам выбрал и будешь нести? А главное – готов ли ты во всем руководствоваться Его волей? Готов ли усмирить гордыню свою, жажду власти, сребролюбие, стать покорным и добрым послушником? Не всякий на это готов. А ты?! Не обманешь ли ты Его, меня и себя?

Никон вздрогнул и поспешно кивнул.

– Готов и ничего не желаю более. Яви милость, позволь остаться возле тебя и стать твоим учеником и послушником, – попросил он.

Старец подумал.

– Я-то позволю… а только вижу, что не смирился ты с уходом от мирской жизни. Славы и величия жаждешь. Жива в тебе страшная гордыня, и замыслил ты иметь власть над людьми, потому и пошел её искать… власть. Ибо тебе было предсказано: «Быть великим государем над русскими праведниками…» – сказал Елеазар и замолчал.

«Откуда ему известно?» – с благоговейным ужасом подумал Никон, и душа его похолодела.

– Почему ты так говоришь? Откуда знаешь? – дрожащим голосом спросил он.

– От Него, – спокойно и уверенно произнес Елеазар. И Никон понял: тот знает и видит его насквозь.

– Вот за что ты меня мучаешь… – сокрушенно протянул он и с обидой прибавил: – Ведь я прошел тысячу верст из Москвы сюда, а ты меня гонишь…

– Не гоню. Оставайся, – разрешил Елеазар.

– Спасибо, отец, – взволнованно промолвил Никон. Глаза его повлажнели, и он с надеждой взглянул на старца.

– Предсказываю тебе, раб Божий Никон, что будешь ты, избран царской милостью на высший духовный сан московским патриархом. Но от замыслов и деяний твоих произойдут на матушке нашей Руси такие ужасные и великие события, которые никому не дано уже остановить…, – торжественно произнес Елеазар и обреченно понурил голову.

– Что ты, что ты! О чем толкуешь? Я никому зла не желаю! – в смятении вскочил Никон и весь аж, затрясся. – Да откуда же тебе известно, что я стану патриархом?

– Известно, – отрезал старец, и испытующе взглянул на Никона. – А ты сам? Разве не желаешь патриарший сан получить?

Сразу не найдя, что ответить, Никон неуверенно пожал плечами и в смущении отвел глаза.

– То-то и оно… – протянул старец и умолк.

Никон первым прервал молчание.

– Маюсь я, отец. Ох, маюсь. Скитаюсь по земле, как перекати поле. Устал.… Подскажи, как жить дальше, какой дорогой идти… к чему стремиться? Вся душа дрожит от тяжких дум.

– А ты не поддавайся. Гони тяжелые думы прочь. Коли останешься здесь, то Господь сам выведет тебя на правильную дорогу. А ты Его за это благодари. Эх, брат мой, мне ли тебя учить? Все-то ты и без меня уже знаешь… – с мягкой укоризной воскликнул Елеазар и добавил уже будничным голосом:

– Пища у нас скудная. Что сами раздобудем, то и едим. Дни и ночи проходят в молитвах, постах и уроках. Братья живут в своих кельях далеко друг от друга одинокими затворниками, не докучают друг другу пустыми разговорами, сторонятся. А зимой перебираемся все в общие жилые хоромы при церкви. Так и коротаем студеную пору. Пока построишь жилье, можешь пожить у меня.

– Спасибо, – ответил Никон, и вновь глаза его полыхнули из-под насупленных бровей мятежным и неукротимым огнем. Елеазар вздрогнул.

* * *

На следующий день Елеазар отвел Никона к старцу Даниилу. Его келья располагалась в полутора верстах от монастырского подворья. Старец давно болел. И теперь смиренно лежал на скамье с закрытыми глазами и сложив руки крестом на груди и приготовившись помирать.

Когда Никон следом за Елеазаром протиснулся внутрь кельи, он увидел в углу на лавке сидящих старцев Кирилла и Феофила.