Вокруг и около

Как на ваш взгляд поступило бы любое высокопоставленное лицо Армении, окажись оно в аналогичной ситуации? Спасибо, угадано с первого раза! Точно так поступил и швейцарский президент. Испытав неловкость за причиненное журналисту беспокойство, Паскаль Кушпен пригласил его к себе, показал свою резиденцию, посмеялся над происшествием в аэропорту, а тем временем первая леди Швейцарии застилала постель для нежданного гостя.

Еще один случай из практики внеслужебных отношений высших должностных лиц. Дело было в Гарварде. Чернокожий профессор университета (уточнять, какого именно, надо?) Генри Луис Гейтс-младший, не сумев открыть дверь собственного дома, был вынужден ее взломать, а бдительная соседка вызвала полицию. Белый полицейский принял Гейтса за грабителя и арестовал его в собственном доме. Комментируя этот инцидент, президент США обвинил полицию в расовых предрассудках, однако вскоре был вынужден извиниться за свои слова, признав, что и профессор, и полицейский – каждый был по-своему не прав. Что ж, бывает…

Дальше события развивались так. Обама позвонил профессору Гейтсу, сержанту полиции Кроули и пригласил обоих в Белый дом – выпить пива. Конфликт был исчерпан.

Тут ведь что еще интересно: нынче пивоваренное производство в Армении переживает бурный рост, что, конечно, не может не радовать. С другой стороны, сказать, что высшее руководство республики никого из простых людей не обижает, тоже не скажешь, но все равно, пиво как пили врозь, так врозь и пьют. Одни, не скрывая удовольствия от вливания «Котайка» вовнутрь, другие, с чувством глубокого удовлетворения от «Киликии», возникающим не столько от качества продукта, сколько значимости собственной персоны.

Во втором случае имеем то, что о чем говорилось выше: из кувшина выливается только то, что в нем есть, а не то, что должно быть. Для наполнения же сосуда нужным содержимым надо, чтобы власть знала: пренебрежительное отношение к неофициальным лицам вроде сержанта Кроули, профессора Гейтса, журналиста из Лозанны и другим ставит любое официальное лицо перед угрозой краха политической карьеры. Вот тогда-то и получим другой кувшин со всеми вытекающими из него последствиями.

Тень победы

Канитель, сопутствующая выходу из аэропорта в Детройте на бескрайные просторы страны, не смогла отвлечь внимание от двух идущих рядом американцев. Одного, в камуфляже и с таким же вещмешком через плечо, я приметил еще в самолете. Другой, тоже в форме, но полицейского, шел справа от молодого, как бы прикрывая его от контролеров. Проходя мимо, полицейский делал им знак, означавший больше, чем просто «Привет ребята, с этим все о\'кей!..». Контролеры кивали головой: «О чем речь…» и, улыбаясь шире, чем обычно, лишних вопросов не задавали.

Прилетел ли солдат на побывку или возвращался совсем, понять было трудно. Но в любом случае это был не герой нашего времени, не Рембо, не солдат-победитель, а так себе… Потому что, допустим, если возвращался он из Афганистана, то особой доблестью американцы там не отличились, если же из Ирака, то тем более. Но для Америки он был солдатом, и этого хватало, чтобы оказывать ему подчеркнутые знаки внимания. За то, что не погиб, не пропал без вести и даже не ранен, а вот приехал домой, где ждут родные, любимая девушка и стейк на гриле.

…Я из того поколения, которое не воевало, но помнит как возвращались солдаты Великой Отечественной. Их встречали примерно так, как в шестидесятые – Гагарина, только еще круче. Потому что Гагарина встречали большей частью в столицах, а солдат той войны – по всей великой стране. (Потом вышло так, что День Победы «оказался приватизирован одной отдельно взятой страной», и вот вам результат: в остальных странах СНГ к надругательству над советским солдатом нынче относятся равнодушно.)

Но я сейчас не об этом, а о том, что одновременно с радостью возвращения, наваливалась и горечь обид. Побывавших в немецком плену либо загоняли в лагеря с ходу, либо отлавливали и гнали туда же, но позже. В неблагонадежные зачисляли даже тех, кто оказывался на временно оккупированной территории. Но если человеку с погонами предписывалось пустить себе пулю в лоб, чтоб не сдаваться, то как быть в подобных случаях гражданским, не объяснялось. Американский солдат, которого чуть ли не за ручку водил по аэропорту сердобольный детройтский коп, о таких вещах и не думал. Он, может, и про ту войну мало чего знал.

А я до сих пор помню наш ереванский дом по улице Шаумяна под номером 14. Один подъезд из трех был уже заселен, два еще строились. Помню славную семью Кнтхцянов. Сын Спартак (позже известный архитектор, автор летнего кинотеатра «Москва») вернулся с фронта без ноги, вследствие чего казался старше своих лет, хотя вряд ли дотягивал и до двадцати. В том же подъезде жили Гильнеры: мать, дочь и сын Лева. Про отца Левы ходили слухи, что был, вроде, в плену, а что дальше, никто толком не знал. Насчет плена в присутствии детей говорили так, как обычно говорят о чем-то предосудительном – отводя глаза и полушепотом.