Вокруг Петербурга. Заметки наблюдателя

Обвинение против Тимофея Павлова строилось на показаниях свидетелей – местных жителей, которые сообщали, что он «добросовестно относился к выполнению обязанностей старосты по сбору продовольствия с населения для нужд немецкой армии и направления односельчан на различные принудительные работы, доносил оккупационным властям о случаях саботажа со стороны советских граждан, в результате чего людей подвергали физическим наказаниям». Кроме того, ему инкриминировалось участие в достаточно странном эпизоде сентября 1941 года, когда он якобы выдал немцам двух человек за то, что они обстреляли из винтовки немецкий самолет. На самом же деле, по всей видимости, этот эпизод явился провокацией, один из участников которой (некто Олег, его впоследствии видели в Старой Руссе в немецкой форме) был вражеским агентом.

«Люди наговорили всякой чертовщины, – писала тогда Антонина Павлова Алексею Горбунову. – Конечно, вообще хорошие и справедливые люди никогда и ничего не говорили плохого и сейчас ничего не говорят, не обижаются. А те, которые при немцах языками трепали и были с немцами в хороших отношениях, те и сейчас натрепали языками».

Т.Е. Павлов: фотокарточка из следственного дела 1944 года и предвоенное фото из семейного архива

Как следовало из материалов дела, Тимофей Павлов по всем пунктам обвинения признал себя виновным. В обвинении говорилось, что Тимофей Павлов (он проходил по одному делу с Егором Федоровым), «изменил Родине – Советскому Союзу». Далее говорилось: «Павлов и Федоров работали старостами, активно помогали немецким властям в установлении их фашистского режима, дали согласие немецкому коменданту выявлять партизан, коммунистов, комсомольцев и лиц, антифашистски настроенных».

Да, признает Алексей Васильевич, Тимофей Павлов служил старостой при немцах, но несправедливо считать его пособником фашистов: люди оказались тогда в жесточайших условиях, и служба старостой – вынужденная мера, а не преступление. А если бы он, действительно, был предателем, пособником врага, то его казнили бы партизаны и тем более не приняли в партизанский отряд. Кроме того, если бы Тимофей Павлов чувствовал за собой вину, он не стал после окончания немецкой оккупации возвращаться в родную деревню, и попытался любым способом скрыться.

За что же пострадал Тимофей Павлов? Приговор ему – порождение системы. Когда пришли наши войска, основные виновники кровавых злодеяний, творимых в оккупации, ушли с немцами, и вину за преступления возложили на тех, кто оказался под рукой, в том числе и на старост. Это не означает, что все арестованные тогда были невиновны в преступлениях периода оккупации, но «органы» нередко действовало по принципу предвоенной эпохи произвола: «Был бы человек – а статья найдется». Что же касается сделанных им собственноручных признаний в своей полной виновности, то сегодня, зная обстоятельства многочисленных «открытых процессов» сталинских времен, когда люди признавали себя виновными в тех делах, к которым никогда не были причастны, удивляться уже ничему не приходиться…

Подобные «дела» для того времени не были единичными. После войны ответ приходилось держать многим нашим согражданам, не по своей воле оказавшимся в немецкой оккупации и вынужденных делать сложнейший выбор – как вести себя в складывавшихся условиях, выжить, уцелеть, сохранить человеческое достоинство. Немало было случаев, когда справедливое возмездие настигало предателей, пособников врага и карателей, на чьей совести были десятки и сотни загубленных мирных жителей, пособников врага и карателей, но бывало и так, что приговор выносился не всегда справедливый.

В том, что его дядя невиновен, Алексей Горбунов убежден абсолютно. «Я, как один из немногих, кто знает существо дела, не только в силу родственных связей с Т.Е. Павловым, но и как гражданин РФ, считаю своим долгом доведение дела от отмены приговора или реабилитации Т.Е. Павлова, – говорит Алексей Васильевич, – и это будет моим вкладом в объективную историю Великой Отечественной войны. Я хорошо помню Тимофея Павлова – до войны мне, тогда еще подростку, доводилось бывать у него в деревне на зимних и летних каникулах. Каким он мне запомнился? Обычный, простой сельский мужик. Жил бедно, хотя числился середняком. Мне приходилось жить в его семье в деревне до войны, а его дети, Дмитрий и Антонина, были моими самыми близкими друзьями… В 1941 году я закончил восемь классов школы в Ленинграде, и родители в очередной раз отправили меня в деревню Голубково. Там меня и застало известие о начале войны».