Вокруг «Серебряного века»

И так продолжалось до февраля, когда дома у Сологуба произошло какое-то не очень понятное для нас столкновение, так описанное Зиновьевой-Аннибал: «Уехали в 11 И к Сологубу. Тот читал конец „Мелкого Беса“ (слабо и неважно, т. е. не насущный хлеб) — до 4-х утра. А после 4-х, до 5 И объяснение с В<ячеслав>ом, очень бурное и, увы, в результате которого Сологуб явился мне таким бедненьким, бьющимся о свои грани и о свое ненапитанное тщеславие зверьком. Все-таки всеми правдами и неправдами помирила их. А вышло все из-за чертей сплетень и наускиваний, чертей, так обильно обитающих в литерат<урном> болоте. Только В<ячесла>в до сих пор не принюхался еще к этому болотному душку и разгуливает невинным обормотом. Хотел В<ячесла>в сделать „доброе“ Сологубу, а тот „увидел“ себе обиду и оскорбление. Смешно и глупо. Ну, пока еще все устроилось, но, увы, мы оба потеряли истинное уважение к нему и к тому же убедились, что обманывали себя наивно в его чувствах якобы дружбы и любви к нам» (С. 167).

Видимо, эти личные мотивы (то ли зависть, по предположению Д. В. Философова, зафиксированному Зиновьевой-Аннибал, то ли что-то другое) создали атмосферу решительной недружелюбности, продолжавшейся весь февраль и весь март, когда Сологуб даже обвиняется в весьма серьезных грехах: «После 12 поехали к Сологубу. Какая-то удручительная и мрачно бесовская атмосфера. Читал сказку, т. е. рассказ с бесовскими штучками <Имеется в виду рассказ „Тела и душа“>. Ловко, но скверно. И публика очень подозрительная: какие-то плохие поэты сатанинского пошиба» (С. 178), — а потом общение решительно уменьшается. Правда, Сологуб еще читает стихи на «среде» 12 апреля, 7 мая Иванов присутствует на вечере у него дома — но этим встречи, кажется, и ограничиваются до лета.

Первым решается пойти на мировую Сологуб. 26 мая он пишет и в самом начале июня посылает Иванову стихотворение, о котором адресат записал в дневнике 2 июня довольно широко известное суждение: «Неожиданное письмо от Сологуба, опять полное какой-то двоящейся любви-ненависти, с красивыми стихами на имя „Вячеслав“. Какая-нибудь новая попытка колдовства. Игра в загадки, за которой таится нечто, глубоко им переживаемое» [426]. Долгое время остававшееся неопубликованным стихотворение Сологуба «Что звенит?..» — действительно похоже на «игру в загадки», одновременно указывая читателям на разные дешифрующие тексты. Очевидны здесь отсылки к «Слову о полку Игореве»: начало и строка «Все взяла заря ключи» перекликаются со «Что мне шумит, / Что мне звенит / Так задолго рано перед зарею?» (пер. В. А. Жуковского) или «Что шумит-звенит перед зарею?» в варианте Аполлона Майкова; имя «Вячеслав» вписывается в ряд схожих княжеских имен, постоянно упоминаемых в «Слове», и так далее (таких параллелей можно подобрать еще далеко не одну, важно только понять, по какому источнику Сологуб преимущественно знакомился со «Словом»). С другой стороны, автор стихотворения актуализует смыслы, важные для самого Иванова и связанные с произведениями его самого и Зиновьевой-Аннибал. Строки: «Цепь сковать / Из рассыпанных колец», кажется, впрямую не соотносятся с какими-либо текстами адресата стихотворения и его жены, но намекают на них: пьеса Зиновьевой-Аннибал «Кольца» была в библиотеке Сологуба со знаменательной надписью автора: «Глубокому ведуну, совершенному поэту Федору Сологубу» [427]. В этой драме кольца отнюдь не сковываются в цепь, но то связанные, то разрозненные постоянно присутствуют в тесной связи с фразой «Ты имеешь ключи от моей жизни» [428]и зарей (ср. у Сологуба: «Все взяла заря ключи»). Но и в стихотворении Иванова «Гиппа» из «Кормчих звезд» колыбель Диониса, которую Гиппа несет на голове, оказывается увита «кольцами змей» (эти два слова повторяются трижды в первых четырех строфах, которые произносит героиня, а следующие за этим слова Хора звучат так:

Трепет бежит в жилах Земли родимой;
           Взвились орлы; вспухли валы;
Ропщут дубы; с эхом играют гр

омы;           Солнце светлей; звучней ключи [429].

Ширь и высь, ключи, звон и переклик в этой строфе отчетливы. Но не менее существенно, что стихотворение Иванова заканчивается словами: «Бог окрыляет вещий путь». То же самое прилагательное дважды повторится и у Сологуба, один раз в виде вопроса — «вещий?», второй — в ответственных строках из завершающей долгой фразы: «В сочетаньи вещих снов <…> Льется имя Вячеслав».