Вокруг «Серебряного века»

Бериевская псевдооттепель, кажется, вообще не имела отношения к интересующей нас проблеме; национально-имперская идея также вступала в противоречие с пониманием утопий Хлебникова как вселенской гармонии. Но и мифы постсимволистского поколения тут тоже были, по нашему убеждению, ни при чем. Ни «Полутораглазый стрелец» (кстати сказать, разрушающий представление о том, что именно 1940 год можно считать годом начала мифологизации представлений о постсимволистским поколении; до известной степени сюда же относятся и «Встречи» Пяста, написанные с позиции «младших»), ни мемуары Спасского, ни первая редакция мемуаров Лили Брик, ни мемуарные художественные произведения (вроде поэмы «Маяковский начинается», не случайно получившей свою Сталинскую премию — что, впрочем, не мешает ей быть замечательной поэмой) еще далеко не создали сколько-нибудь заметной инерции, которая уже существовала в эмиграции. Миф создавался молодым поколением, которому предстояло пройти с гигантскими потерями войну, удушающую реальность конца сороковых (когда в ту же поэму «Маяковский начинается» будут вписаны сервильные главы, вроде «Знаменосец революции»), и отойти от Хлебникова, оставив его легендой своей молодости. Этому мифу противопоставлялись или собственно научные исследования (и тут невозможно не сказать о предисловии к «Неизданным произведениям», где авторы смогли ни разу не упомянуть почти неизбежное имя вождя и учителя), или еще не очень определившиеся интенции, много позднее выразившиеся во фразе Ахматовой: «Я уже не говорю о Маяковском и Хлебникове. Это <1910-е годы> полностью их время»[963]. Но это уже должно стать предметом специального анализа.

И все же в нашем контексте вряд ли можно забыть, что последнее из дошедших до нас стихотворение Кульчицкого, написанное в день отъезда на фронт («Мечтатель, фантазер, лентяй-завистник…»), датировано 26 декабря 1942, и место написания едва ли не символически обозначено: Хлебниково-Москва.

Из маргиналий к записным книжкам Хармса [*]

В. Н. Сажин, завершая предисловие к двухтомному изданию записных книжек, писал: «…весь текст записных книжек Хармса иной раз представляется одной большой шифровкой: обилие как будто несвязанных друг с другом фрагментов, фраз, слов, цифр, более тысячи имен — связи между всеми этими элементами подчас трудно уловить и обозначить. Некоторую их часть мы пытались установить, многое, вероятно, никогда не поддастся разъяснению, иное потребует еще дополнительных разысканий и истолкований»[965]. Мы хотели бы предложить именно несколько дополнительных разысканий и истолкований, а отнюдь не злорадно выискивать недосмотры издателя, проделавшего гигантскую работу.

Конечно, нет сомнения, что и внимательное чтение с карандашом в руках могло бы принести свои плоды.