Вокруг Света 1996 №07

Не прошло и четверти часа, как к правому трапу «Цесаревича» подошел австрийский адмиральски катер с самим князем Монтекуккули на борту. Встретил его лейтенант барон Ланге, младший флаг-офицер командующего российским отрядом. Лейтенант на чистейшем немецком со всею учтивостью доложил, что командир русского отряда принять его светлость не может, ибо в это время обычно пьет чай.

Австрийскому адмиралу ответную пощечину пришлось проглотить. Под прощальный салют княжеский катер сделал от ворот поворот.

Вслед за ним от «Цесаревича» отвалил русский катер с флаг-капитаном Маньковского. Капитан 2 ранга Русецкий направился к флаг-капитану австрийского командующего за объяснением оскорбительных для Андреевского флага поступков.

Все тот же суетливый капитэн цур зе, что не принял прежде Маньковского, рассыпался теперь в любезностях, ссылаясь на какие-то досадные оплошности в службе и пытался спустить все на тормозах. Однако не тут-то было. Русский флаг-капитан сухо, но весьма твердо передал категорическое пожелание контр-адмирала Маньковского, чтобы завтра, с подъемом флага, крепость и эскадра произвели традиционный салют.

— Крепость произведет, — заверил австриец. — А эскадра не сможет. Завтра в четыре утра мы должны срочно уйти в море.

— Мне приказано сообщить вам, что ни на какие уступки командир русского отряда не пойдет и эскадру Австро-Венгрии, не получив салюта с подъемом флага, с рейда не выпустит.

— Но мы не можем задерживаться! — пыхтел австриец.

Русский флаг-капитан еще раз повторил условия своего адмирала и, холодно отказавшись от предложенного кофе, спустился в свой катер.

— Ну что ж, на уступки пусть не рассчитывают, — сказал Маньковский, выслушав вернувшегося флаг-капитана, и приказал своим кораблям занять новые места. Центральную позицию, посередине выхода из Фиумской бухты, занял «Рюрик». «Цесаревич» и «Богатырь» переместились ближе к берегу. На кораблях сыграли боевую тревогу, орудия расчехлили и зарядили боевыми снарядами, развернув их жерлами на австрийский флагман.

Опустилась ночь. На мачтах австрийцев суетно мигали клотиковые огни. «Переговариваются, — думал Маньковский, — советуются, как бы и невинность соблюсти, и капитал приобрести... Да, кашка заварилась крутенькая. Доведись до драки — исход ясен. Все пропорции куда как не в нашу пользу. Но иначе-то ведь нельзя. Никак нельзя. Не Маньковского обидели — Андреевскому флагу поношение учинили. А этакое прощать никак невозможно. Честь флага — честь державы российской. И тут никакой бухгалтерии не место. Делай что надлежит, и будь что будет... Помню, как шесть лет назад, в русско-японскую войну, командуя «Кубанью», с большой радостью пустился в рейдерство, чиня препоны всем судам мира, что могли везти японцам снаряжение и боеприпасы. Тоже жизнь свою на страх отваживал... И сегодня не дрогну. И люди наши — не дрогнут. Ибо честь — превыше жизни. А уж честь державы — и того выше».

Ужин в кают-компании протекал как всегда: тот же длинный, устланный крахмальной скатертью стол, тот же фарфоровый кузнецовский столовый сервиз — гордость кают-компании «Цесаревича», специально заказанный офицерами на деньги из своего жалованья, те же вышколенные вестовые в белых голландках и белых перчатках. Однако в поведении офицеров явно чувствовалось готовое разрядиться от малейшей искры напряжение.

 

Главной темой разговоров был, разумеется, инцидент с салютом наций.

— Это же явное небрежение и морская невоспитанность! — петушился молоденький мичман Гордеев. — И крепость, и эскадра...

— Больше двадцати вымпелов пришло... — подхватил его круглолицый сосед.

— Вы бы, господа, подсчетами этими поменьше занимались. О супостате важно знать, где он, а сколько его — дело десятое, — солидно изрек не одну кампанию с Маньковским проделавший минный офицер.

— Вспоминайте Казарского и бриг «Меркурий». Тоже баланс был не в его пользу, но флага российского не посрамили. Не посрамим, Бог даст, и мы! Наш адмирал, Николай Степанович, тоже моряк отменный, — завершил беседу старший офицер. — А теперь — по своим постам, господа, команды ждут вас, люди решимости полны. «Отважим на страх жизнь свою», как любит говорить наш адмирал.

Прислуга всю ночь дежурила у орудий. Дважды являлся на «Цесаревич» флаг-капитан князя Монтекуккули, уговаривал избежать конфликта, доказывал, что австрийская эскадра должна уйти до рассвета. Русский адмирал твердо стоял на своем.

Перед рассветом, около четырех утра, австрийцы развели пары, из корабельных труб клубами повалил дым. Двинься эскадра, и заговорят русские пушки.

— Гардемаринов Черкашина и князя Мещерского ко мне на мостик, — приказал адмирал.

— Ну, вот, господа гардемарины, рад вас снова видеть.

Побудьте со мной рядом, полюбуйтесь, как мы жизнь свою на страх отважим и австрияка прихватим. Посмотрим, чьи нервы крепче.

Шинель накиньте, ваше превосходительство, — поднялся на мостик адмиральский вестовой с шинелью в руках. — Не ровен час, застудитесь.

Адмирал недовольно засопел, однако шинель на плечи все же накинул. Светало. Легкая рябь побежала по маслянисто-гладкой воде.