Вокруг света за 80 дней. Мое первое путешествие

Теперь я лечу над лесными чащами; они выглядят, как оголенные луга, кусты дрока и вереска. Справа и слева — адские круги Данте под охраной красных сфинксов наслаиваются друг на друга глинистыми террасами, величественными уступами. В недрах этого ада, где скорчились окаменелые драконы, кольцами вьется Стикс. Данте и Вергилий прошли немалый путь, наклоняясь над всеми безднами.

Зависаем надолго. Чувствую дурноту. Спазмы. Заложило уши... Я уснул. Проснулся.

Теперь внизу ранчо и зеленый начес, до горизонта приглаженный, выровненный и разделенный на треугольники дорогами. Скот по-прежнему не видать. Высоченные, должно быть, внизу деревья, если их можно различить и не принять за траву.

Зеленая плитка расцвечивается яркими вспышками — напоминает кристаллики на зеркалах, обработанных солью и пивом, чтобы не садились мухи. На пашнях вперемешку — каллиграфические пряди, искусные литые узоры, неповторимые росчерки. Солнце садится, удлиняются тени деревьев, и пейзаж с высоты птичьего полета кажется не таким суровым, лучше читаемым, буколическим. Мы снижаемся, приближаясь к Уичито, и видим все под углом, как если бы смотрели с холма. Машина проносится над обильными посевами, над дорогами, ложится на собственную тень и на всей скорости катит по посадочной полосе среди благоухающей травы и красных флагов.

Без десяти шесть. Машина взлетает в сумерках, которые принимают все оттенки розового и желтого, как плохо сделанный компресс.

Начинается ночной полет.

НОЧНОЙ ПОЛЕТ

Полезно постоянно раздвигать границы тайны. У туч и молний тайн предостаточно: воображению путешественника, который вслед за валькириями отправляется из одного города в другой, открываются самые причудливые и грозные валгаллы.

Великолепный полет расширит перед нами мир природы, раздвинет его границы, но не позволит выйти за них. Сон, помешавший мне увидеть нефтяные скважины, заводил меня на территории, в тысячу раз более диковинные, и загадок предлагает больше, чем этот ночной полет. Однако, хоть он и доказывает, что кавалькады Вагнера и шабаши Гете следует искать где-то еще, это зрелище все же окажется в ряду всего лучшего, что мы собрали по миру.

Пожимать плечами перед Акрополем или Сфинксом — это поза эстета, форма снобизма, которую я не приемлю. Мне ближе другая: восхваление древних явлений, возникших благодаря терпеливому труду большого числа мятежных умов, но в этом восхвалении — попытка раскрыть их новый аспект.

Гроза, тучи — древнейшее явление, но и новое, ведь насекомое внутри которого мы оказались, наблюдает за ним вблизи. Справа, за цепью темных туч, все небо снизу доверху рассечено электрическими росчерками.

Слева лениво гуляют стада туч, отделяя нас от земли. Когда земля показывается, она добавляет к небесным звездам свои и умножает небесный мрак; Паспарту говорит про фары невидимых автомобилей: кометы пятятся.

Иногда тучи закрывают собой все. Мы как будто в мыльной воде, в хлопьях пены, которая от вспышек молний начинает просвечивать изнутри. Когда вспышки прекращаются (что бывает редко) и появляется луна, эта необъятная вата твердеет, становится плотной, и наша машина раздвигает северные снега и айсберги.

Оглохшие уши с треском откупориваются. В них устремляется грохот винтов, становящийся далеким гулом, если на высоте их снова закладывает.

Пассажиры спят. Пассажиры читают. Стюардесса скользит между кресел, смотрит за теми, кто спит, читает и равнодушен к великолепию, которое устроило вокруг небесное электричество. Зрелище не прекращается ни на минуту: окна-гербарии, к которым приклеена бледная мерцающая растительность, облака, отвлекавшие князя Андрея от дум о славе, а теперь окружившие нас почетной свитой...

Паспарту рассказывает, что, пока я спал, мы пролетали над стаей орлов и спускались вниз, так что можно было различить скачущих галопом красных муравьев — пони индейцев сиу. «Сиу отцепляют локомотив»... «Обрушение моста»... «Парусные сани»... Жюль Верн не представлял себе индейские территории. Его восемьдесят дней кажутся фарсом, когда смотришь на эту истерзанную пустыню, неподвижные реки, горные цепи с высоты птичьего полета.

Из тех мест, где происходит дуэль с полковником Проктором и ищут Паспарту, я везу мокасины, расшитые бисером, и пояса к рубахам, подкладки для которых шили из скальпов.

Сон. Рассвет. Хочу, чтобы полет продолжался. Пробуждение в пять утра, как во время учебы в колледже, — плохие воспоминания детства. Приоткрываю глаза, и каждый раз передо мной апокалиптические видения. Пока не взошло солнце, я видел отнюдь не расшитые бисером мокасины и не пояса, свидетельствовавшие о впечатляющей стати больших вождей в рубахах, подшитых скальпами.