Вокзал Виктория

Вся кровь бросилась Полине в голову от прозвучавшей в его голосе снисходительности. Барин разрешает!.. Она еле удержалась, чтобы не отвесить Неволину пощечину. Но все-таки удержалась – он был ей нужен. Настолько нужен, что приходилось терпеть его хамский тон.

– Это только ты считаешь, что ребенок от англичанина – это прекрасно, – сказала она. – Боюсь, все остальные здесь считают иначе.

– А кто здесь догадается, от кого у тебя ребенок?

– Но ты же догадался. А твои немецкие коллеги не глупее тебя. Коллеги-кинематографисты, – язвительно уточнила она. – Если они этим заинтересуются, то быстро выяснят истину.

– Если переспишь еще с кем-нибудь, и лучше не с одним, это решит проблему. Тогда уже никто никакую истину не выяснит.

Удерживать себя от пощечины становилось все труднее.

– Это ничего не решит, – холодно произнесла Полина. – Вряд ли потенциальные отцы поверят, что я родила через пять месяцев после совокупления.

Теперь она уже не волновалась о том, что Неволин заподозрит ее в неискренности. Ненависть к нему вела ее безошибочным путем. Сильнее была только ее ненависть к самой себе, но разбираться в этом сейчас было не время.

Неволин подумал несколько секунд и нехотя сказал:

– Пожалуй. И что ты предлагаешь?

– Вывези меня отсюда.

– Куда?

– Во Францию. У меня французский паспорт, у меня родители в Париже.

Только это ей требовалось. Только это! При мысли, что ее ребенок родится в этой стране, среди этих обезображенных людей, она готова была на все. Во всяком случае, на многое.

Неволин молчал.

– Я не расскажу им о том, как славно провела последние годы, – прибавила для убедительности Полина. – Я не хочу выглядеть перед родителями… тем, кем являюсь. Для вас это лучшая гарантия, что я буду молчать.

– Тоже мне, гарантия, – хмыкнул Неволин. – Но дело даже не в этом.

– А в чем? – быстро спросила Полина.

Сердце у нее забилось в нехорошем предчувствии.

– Родители твои уже не в Париже, – нехотя произнес Неволин. – Они… Ну, в общем, с немцами не поладили. Совесть, честь и все такое. Ваши там все свихнулись на этом. Ида твоя, Рубинштейн – все продала, в Лондоне госпиталь открыла, и сама медсестрой в нем работает. Белогвардейцы хреновы! – с досадой добавил он.

– Они не белогвардейцы… – с трудом шевеля губами, проговорила она.

– Я обобщенно говорю, не про твоих. А твои ну что… Возмущение стали выражать, прятать кого не надо. А немцам только дай повод, ты же понимаешь.

– Где они?

– В лагере. Где именно, не скажу – не знаю.

«Ты старалась о них не думать. Внушала себе, что у них все хорошо, беспокоиться не надо, есть другие причины для беспокойства. Вот – получай».

– Полин, Полин, ты что?

Голос Неволина донесся до нее как сквозь вату. Его лицо стало похоже на луну – такими же неопределенными, приблизительными сделались черты этого лица, как глаза и нос на лунном лике.

– Н-ничего… – пробормотала она.

– Давай-ка на лавочку. Черт, воды нету!

Полина поняла, что полулежит на скамейке, а Неволин машет шляпой перед ее лицом.

– Перестань, – выговорила она. – Сейчас пройдет. Токсикоз. Вывези меня отсюда.

Его лицо снова сделалось перед ее глазами отчетливым. На нем выразилось что-то вроде восхищения и опаски одновременно. Но сразу же он мотнул головой, и выражение опять стало такое, как в начале их встречи, снисходительно-равнодушное.

– Ну так а я при чем? – сказал он. – Сама же говоришь, французский паспорт. Вот и езжай в свою Францию, если хочешь.

– Я неправильно выразилась. – Полина села ровно, поправила прическу. – Оставьте меня в покое, вот что я имею в виду. И тогда я сама разберусь, куда мне ехать и что делать.

– Вот что, Полина. – Лицо Неволина сделалось теперь жестким, безжалостным. Она и не предполагала, что оно может так быстро меняться. – Коготок увяз – всей птичке пропасть, знаешь русскую пословицу? Знаешь. Это чтоб ты правильно понимала: никто тебя в покое уже не оставит. Тут тебе не театр и не кино, все серьезно. Цирлих-манирлих я с тобой разводить не буду. Но и опасаться тебе нечего, – добавил он. – Твоя жизнь имеет ценность. Не всякая жизнь ее имеет, а твоя – да. Тем более теперь.

«Со старой аристократией любые правительства стараются поддерживать благожелательные отношения, – вспомнила Полина. – На всякий случай. Нужны же контакты со внешним миром».

Не дьявол сидел перед нею, не дьявол смотрел на нее пустыми глазами. Слишком мелок был этот человек. Дьяволом являлось… Нет, все-таки не дьяволом, но порождением дьявола являлось то, что им руководило. Оно было могущественно, всеведуще и всегда находилось настороже: не удастся ли подцепить человека за мелкий крючочек его слабостей? Его самоупоения, тщеславия, честолюбия, непомерных амбиций… Что из этого было использовано в случае с нею?

Впрочем, теперь это уже неважно. Ее не отпустят. Просить бессмысленно. Но и смириться… Нет. Лучше сразу подняться на крышу дома на Кудамм или студии на Дёнхофплатц да и броситься оттуда вниз головой.