Волчанский крест

— Сейчас я вам докажу, что вполне созрел для генеральского мундира, — обращаясь к Потапчуку, заявил Глеб. — Сейчас, Федор Филиппович, я блесну своей интуицией и аналитическим складом ума. Что мы имеем? Некто Сохатый приезжает сюда из какой-то богом забытой Волчанки и направляется, что характерно, не на Черкизовский рынок, не в ГУМ и даже не на Красную площадь, а в «Эдем», который хорошо известен в определенных кругах Москвы, но вряд ли популярен среди обитателей Волчанки. При этом за ним по пятам следует парочка его земляков, о чем он, похоже, не догадывается. Все трое вооружены — далеко не по последнему слову истребительной техники, но вполне солидно, как будто затеяли разборку или крупный налет. Следовательно, все они если не ждут неприятностей, то, как минимум, имеют их в виду. Сохатый заходит в «Эдем», и буквально через несколько минут туда прибывает полный джип братвы. Мирные переговоры длятся секунды две-три, после чего начинаются военные действия. Кстати, вы так и не сказали, чем все кончилось.

— Ну, чем. — Потапчук пожал плечами. — Эти сибиряки оказались на диво ловкими ребятами. Они почти отбились, но тут подкатил второй джип — видимо, кто-то успел позвонить и предупредить, что дело намного серьезнее, чем ожидалось. Как бы то ни было, вторая группа оказалась вооружена автоматами. Крыть сибирякам было нечем, на такой горячий прием они наверняка не рассчитывали, а то бы, наверное, притащили с собой какой-нибудь «гочкис», «льюис» или «максим». Сохатый и Макарьев погибли на месте, а вот третьему — тому, что был с обрезом, — как-то удалось уйти. Его ищут, но до сих пор не нашли.

— Значит, уже не найдут, — констатировал Сиверов. — Сколько прошло — двое суток? Ну, так он уже, наверное, к родным местам подбирается. Засядет на какой-нибудь заимке и будет сидеть, пока пыль не уляжется. А скажите, Федор Филиппович, там, в магазине, не нашли чего-нибудь такого-этакого. не совсем обычного? Заметьте, — пояснил он без видимой необходимости, — это была демонстрация аналитического склада ума. Ну как, удалось мне блеснуть?..

— Считай, что удалось, — помолчав, признал Потапчук. — Хотя, если бы этот третий оказался чуточку проворнее, и тебе, и мне оставалось бы только строить догадки. Впрочем, виноват. Если бы эта штуковина не осталась на месте преступления, мы с тобой узнали бы обо всем из газет, в крайнем случае — из милицейской сводки. А так. Понимаешь, на полу за конторкой, где убитый эксперт обычно изучал и оценивал принесенные клиентами на продажу украшения, нашли одну не совсем обычную вещицу. Кое у кого возникло предположение, проверить которое я попросил Ирину Константиновну. Вы можете нам что-нибудь сказать? — обратился он к Ирине.

— Думаю, что могу, — сказала Андронова и полезла в сумочку за фотографией.

* * *

Бандитский джип Горка Ульянов бросил в нескольких кварталах от магазина. Джипа было жаль, Горке он понравился — в самый раз для Волчанки машина! У Макара Степаныча, конечно, тоже джип, но поплоше, пожиже, да и годами постарше, самое меньшее, вдвое. Эх! Кабы не это дело.

Бензина в баке было чуть ли не под пробку, машина перла, как паровоз, и отлично слушалась руля, но Горка понимал, что далеко на этом роскошном американском драндулете уехать ему просто не дадут. Братва — она и в Африке братва. Сами станут искать, ментов подключат обязательно, и — амба. Хорошо, конечно, что вот этот «шевроле» с ключом в зажигании и с работающим двигателем так удачно, вовремя подвернулся под руку. Но удача удачей, а головой думать тоже надо. Потому что, как говаривал Горкин прадед, Евграф Евстигнеевич Ульянов, шибко хорошо — тоже нехорошо. Пытаться вырваться из города на этой машине было все равно что прилепить себе на лоб бумажную мишень из школьного тира, вернуться к развороченному магазину и, дергая прохожих за рукава, объяснять: дескать, вот он я, моя работа!

Настроение у Горки было поганое. Жаль было джипа, жаль обреза — проверенного, прадедовского, надежного. Это было не просто оружие, а что-то вроде семейной реликвии. Как принес его прадед с Первой мировой, так он в семье и прижился. Четыре поколения Ульяновых холили его и лелеяли. Вырезать охотничьим ножом незатейливые узоры на ложе еще прадед начал. Дед тоже резал, и отец, и Горка руку приложил, так что московским ментам не железка простая досталась, которой давно пора было ржавым прахом рассыпаться, а настоящее, чтоб ему пусто было, произведение искусства. Тут — листики, травка всякая, там — зверушки разные, зайчики да медведи, а на шейке приклада, которая после знакомства с прадедовой пилой превратилась в рукоятку, — зарубочки. Аккуратные такие зарубочки. Которые постарше, потемнее да помельче, те прадедовы: зарубка — комиссар, зарубка — комиссар. Потом дедовы пошли, до- и послевоенные, за ними отцовы, а с самого краешка, где еще место оставалось, Горкины пять штук. Если б не вся эта галиматья, он бы после сегодняшнего дела еще три вырезал, да, видно, не судьба. Эх!..