Волчанский крест

У него чесался язык пересказать Петру Владимировичу содержание вчерашней беседы с директором школы, но он сдержался по двум причинам. Во-первых, историю про купца и промышленника Демидова, превратившего себя и всю свою семью в оборотней, начальнику экспедиции почти наверняка уже поведал Молчанов — не зря же они спозаранку подняли пыль до небес, едва не перебудив всю гостиницу! А во-вторых, утро было такое чудесное, яркое и чистое, что его не хотелось портить. Не хотелось терять время на разговор с мрачным, озабоченным, рассерженным человеком, не хотелось выслушивать его скептические, ядовитые замечания, не хотелось припоминать подробности этой дикой, ни с чем не сообразной истории. А хотелось, наоборот, поскорее выбрать местечко, откуда открывается хороший вид, установить этюдник и взяться за любимое дело.

Так он и поступил. Долго искать подходящее место не пришлось. Еще из окна своего номера Аристарх Вениаминович высмотрел далеко выдающийся из лесистого склона скальный выступ с двумя растущими над самым обрывом корявыми, искривленными непогодой пихтами. Вещица должна была получиться очень занятная, с настроением, требовалось только найти хороший ракурс. Покровский миновал два дома и свернул в короткий боковой проулок, который вскоре вывел его на полого поднимающуюся вверх, к горе, свежо зеленеющую луговину. Здесь паслась одинокая тощая лошадь рыжей масти, не обратившая на Аристарха Вениаминовича с его этюдником ни малейшего внимания. Повернувшись спиной к покосившимся заборам и замшелым крышам поселка, Покровский некоторое время маневрировал по луговине, выискивая упомянутый выигрышный ракурс, а когда тот наконец нашелся, раздвинул дюралевые ножки этюдника и прочно утвердил их на каменистой почве.

Он откинул и закрепил винтами крышку ящика, в результате чего этюдник превратился в подобие мольберта, и установил на место лист заранее загрунтованного картона. Налил в плошку льняного масла из лежавшего тут же, в этюднике, пузырька, достал старательно вычищенную перед поездкой палитру, перебрал кисти и принялся выдавливать из сморщенных свинцовых тюбиков краски.

Работа сразу захватила его, изгнав из головы посторонние мысли. На время он забыл обо всем, даже о цели своего приезда сюда, целиком сосредоточившись на попытке запечатлеть на картоне неуступчивую твердость и холодный, тяжелый объем иссеченной глубокими трещинами скалы. Он как раз трудился, передавая контраст между этой холодной твердыней и солнечным светом, нежно золотившим неровную округлость ее каменного бока, когда краешком глаза уловил у подножия выступа какое-то движение. Он вгляделся, но движение не повторилось. «Белка», — подумал Аристарх Вениаминович, возвращаясь к работе. Пребывая в состоянии творческой эйфории, он оставил без внимания зародившееся где-то на самом краешке сознания сомнение: это каких же размеров должна быть белка, чтобы даже его стариковские глаза углядели ее на расстоянии в добрых полторы сотни метров?

Впрочем, через секунду он уже снова забыл обо всем, кроме своей работы. Комары, от которых сердобольный Аристарх Вениаминович спас дрыхнущего без задних ног Гошу, очень быстро обнаружили, что у старика заняты руки и что эффективно отмахиваться от них он, таким образом, не в состоянии. Крылатые кровососы не замедлили этим воспользоваться, и Покровскому, чтобы не быть съеденным заживо, пришлось-таки положить палитру на этюдник и вступить в неравную битву с таежными вампирами. Перед выходом из гостиницы он густо намазался репеллентом; если бы не это обстоятельство, ему бы, наверное, пришлось с позором отступить, оставив поле боя за комарами. Но самые отчаянные и голодные прорывались-таки сквозь завесу неприятного для них запаха; их то и дело приходилось прихлопывать, а поскольку до этого Аристарх Вениаминович держал в левой руке грязную палитру, очень скоро его лоб, нос, щеки и даже борода покрылись живописными цветными пятнами различных оттенков, от ядовито-зеленого до небесно-голубого.

За всеми этими перипетиями Аристарх Вениаминович, естественно, не заметил, как существо, ошибочно принятое им за белку, двигаясь вниз по каменистому склону прямиком к нему, еще несколько раз мелькнуло в просветах между стволами деревьев, едва различимое на фоне серых, поросших изумрудным мхом камней. Горбясь и припадая к шершавым стволам, оно передвигалось без единого звука, пока не достигло опушки леса прямо напротив погруженного в творческий процесс реставратора, метрах в двадцати от него.

Покровский по-прежнему ничего не замечал, пока его не отвлек от работы какой-то странный звук. Откровенно говоря, звук этот его не только и не столько отвлек, сколько напугал до полусмерти, ибо был не просто странным, а каким-то диким, потусторонним и вдобавок очень громким.