Волчанский крест

Старик выбрался из кровати, оделся, подумал, не открыть ли ему окно, но пожалел Гошу: комары тут были серьезные, самые настоящие упыри, и спящий мертвым сном крепко поддавшего накануне человека Зарубин был для них завидной жертвой — пока проснется, выпьют досуха, и гляди еще, чтоб до костей не обглодали.

По дороге в уборную, которая тут размещалась в конце коридора, Аристарх Вениаминович размышлял, действует ли на комаров всосанный вместе с кровью пьяного человека алкоголь. К окончательному выводу он прийти не успел — его отвлекли сердитые голоса, доносившиеся, несмотря на ранний час, из-за двери номера, занимаемого Краснопольским. Прислушавшись, старик с некоторым удивлением убедился, что начальник экспедиции спорит не с кем-нибудь, а со сменным водителем экспедиционного «газона» Федором Молчановым, и не по поводу какого-нибудь мелкого нарушения или поломки автомобиля — нет, куда там! Спор шел о перспективах всей, понимаете ли, экспедиции, а также о том, что можно, а чего нельзя делать ее участникам в ближайшее время, например сегодня.

Покачивая головой, с казенным полотенцем через плечо, старик продолжил путь к местам общего пользования. Чему тут, в конце концов, удивляться? Этот Молчанов, несомненно, умеет водить грузовик, но его настоящие таланты и интересы явно лежат в какой-то иной области, и Петр Владимирович, похоже, прекрасно об этом осведомлен. Да и догадаться, в сущности, нетрудно. Во-первых, еще один водитель экспедиции ни к чему, а во-вторых, сразу видно, что роль простого шофера так же подходит Молчанову, как уссурийскому тигру — амплуа домашней киски.

Аристарх Вениаминович умылся, почистил остатки зубов и, перекинув через плечо влажное полотенце, пошел по коридору обратно. В номере начальника экспедиции уже было тихо. Гоша по-прежнему храпел на своей кровати, и даже в той же позе. Широким потоком вливавшийся в комнату через окно солнечный свет его явно не беспокоил, но Покровский все равно задернул занавески. Пока он этим занимался, взгляд его упал на лесистый отрог, что громоздился над поселком, — огромный, угрюмый, с голыми, почти отвесными скалистыми выступами и прочими красотами, подобающими данной дикой, едва-едва освоенной человеком местности.

Покровский подумал, что, судя по невольно подслушанному спору, день сегодня намечается свободный, пустой и что, следовательно, ничто не мешает ему привести в исполнение свой замысел, ради которого он тащил в такую даль тяжеленный ящик с красками, — сделать пару этюдов с натуры. Это занятие Аристарх Вениаминович любил и уважал, поскольку считал, что без работы с натурой художник уподобляется собаке, вечно ловящей себя за хвост, варится в собственном соку и мало-помалу деградирует, начиная маскировать отсутствие настоящего мастерства модными приемчиками. В искусстве Покровский был реалистом и считал, что человеку, не умеющему грамотно изобразить простейший школьный натюрморт, какую-нибудь вазочку с фруктами или хотя бы композицию из геометрических фигур, вообще не следует браться за кисть. Это свое убеждение (или заблуждение, с точки зрения многих современных художников) Аристарх Вениаминович отстаивал всячески и был так же строг к себе, как и к окружающим. Выходы на пленэр были для него альфой и омегой профессионального роста, а рисовать в Сокольниках, Измайловском парке и иных лесных массивах столицы ему уже, честно говоря, наскучило. Поэтому, пристраивая на костлявом старческом плече испачканный засохшими масляными красками брезентовый ремень тяжеленного этюдника, Покровский пребывал в приподнятом настроении. На время он даже позабыл о вчерашнем разговоре с Выжловым, но вспомнил о нем сразу же, едва вышел на крыльцо гостиницы.

На крыльце, мрачно дымя сигаретой, с унылым и обиженным на весь мир видом сидел Петр Владимирович Краснопольский. Часы показывали десять минут седьмого, и было совершенно ясно, что начальник экспедиции понятия не имеет, на что убить этот еще не успевший толком начаться, но уже безнадежно испорченный, вычеркнутый из жизни день. Реставратор вежливо поздоровался, справился о том, как спалось на новом месте (получил в ответ только безнадежный возглас: «А, какое там!..»), и попросил разрешения отлучиться — если, конечно, для него нет никакой работы.

Краснопольский с видимым усилием сосредоточил на нем свое внимание, некоторое время молча смотрел на этюдник, словно пытаясь припомнить, что это за предмет и каково его назначение, а потом вяло кивнул и сказал:

— Да, конечно. Ступайте, Аристарх Вениаминович. День все равно пропал, так что ступайте. Только не уходите далеко, здесь все-таки не Подмосковье.

— Разумеется, — согласился Покровский. — Благодарю вас.