Волчата

«Не ходить»… Типа: «не бегать до ветру»? В смысле: не бояться? Или — «не ходить конями»? Потому что ножками русские князья ходят только в церковь и в нужник.

«Портить руду»… Что-то из горнодобывающей отрасли? Или «руда» в смысле «кровь»? «Портить кровь» — идиома. Насколько смысл одинаков в 21 в. и в 12? Просто «сделай гадость» или что-то сакрально-ритуально-иносказательное? А кто такие «дятел» и «тесть»? Чей «тесть»? Автора или адресата?

Расшифровку письма пришлось прекратить — Трифа выздоровела. И вот только теперь, в каком-то кабаке в Трубчевске, до меня начал доходить смысл послания. А разыгравшаяся фантазия, набитая конспирологическим бредом 21 в., немедленно подсунула гипотезу. Проверяем:

— Ивашко, скажи, у Ростика, Великого Князя, прозвище есть?

— Так «Ростик» — и есть прозвище. Он рос-рос и вот, до Великого Князя дорос.

— А ещё? Другие прозвища есть?

— Ну… за упёртость с детства «дятлом» зовут. Он же такой… долбит и долбит.

Вот же — всё у меня было перед глазами! А не доходило. Ещё деталь.

— А у Боголюбского ещё прозвище имеется?

— А как же! «Бешеным» кличут. С детства ещё. Такой, говорят, вздорный да злобный. И ни кого слушать не хочет. Даже противу отца своего голос подымал.

— Погоди. А к китайцам он отношение имеет?

— К кому? Не слыхал про таких. Хотя… вроде бы где-то на востоке… за половецкой степью…

Если про Степь, то это к Чарджи. Ханыч, под моим вопросительным взглядом, лениво опускает кружку, и объясняет как малому ребёнку:

— У Боголюбского мать из кыпчаков. Как это принято у русских князей, мать даёт своему ребёнку ещё одно имя. Для своей родни. Кыпчаки называют Боголюбского — Китай. Это имя — уважаемое в Степи. Так называет себя могучий кочевой народ, который живёт за высокими горами на востоке.

Ага. Поэтому старшего сына Мономаха — Мстислава Великого — на Западе называли Харальд. По имени, которое дала сыну его мать Гита. В честь её отца, погибшего в битве при Гастингсе, последнего из сакских королей Англии.

А катай — конный кочевой народ, постоянный противник собственно китайцев-хань. Мы им со своим названием… как поляков называть немцами.

Получается, что «Бешеный Китаец» Боголюбский ещё летом предполагал, что Изя полезет в Киев. «Портить кровь дятлу». И писал брату Глебу («Перепёлке») в Переяславль, чтобы тот Изе не мешал. И чтобы другого брата, сидящего князем в Торческе, предупредил. Но пруссы зарезали гонца, я убил пруссов. Грамотка — не дошла, с приказом — не ознакомили. Крест Великому Князю князь Переяславльский целовал, присягу приносил. И Перепёлка Изю в Переяславль не пустил.

В РИ было аналогично. Видимо, пруссы и без меня нарвались по дороге. Потому что отношения у братьев чёткие: Глеб против Андрея никогда не пойдёт. Перепёлке с Бешеным Китаем ссориться — даже и мыслей таких нет.

Стоп. Но Изя стоит не под Киевом, а под Черниговым. «Портит кровь» не Ростику, а Свояку. Боголюбского обманули? Тогда почему Изя ходил под Переяславль? Не сработал план «А» — пошёл по плану «B»? И снова не срабатывает? А какой у Изи план «С»? Мне и даром не надо в княжьих планах копаться! Но от каши, булькающей в обкорзнённых мозгах, зависит сам факт моего существования!

«Эх, помирать нам рановато
Хоть в князьях наших много дерьма!»

И оно выплёскивается. Набегами поганых.

— А давно половцы под Черниговом стоят? (Это Борзята уточняет).

— Так уж десятый день. На двадцать вёрст вокруг города — начисто выжжено. Людей побили — ужас! Мы вот, только милостью божьей, побросав дома и имения свои… все, что нажито честным трудом… коней добрых — три, коровы молочных — три…

«Курток замшевых — тоже три». Не конструктивно: я не участковый, заяву на розыск краденного не приму.

Мужики-беженцы продолжают, ускоряясь, предчувствуя близкое завершение застолья, потреблять бражку на халяву. Они то плачутся, то ругаются. Николай поддерживают беседу, сочувствует. Уточняет географию пострадавших местностей.

По сути: мужичкам этим ничего не светит. Вымрут они вместе с семьями. С голодухи. Здешние Северские князья просто прогоняют беженцев: что они могли принять — приняли летом. Теперь даже и в холопы не берут — не прокормить. А выше по Десне — разорённый Вщиж.

Люди на Руси — ценность. Только из людей можно выжать мыто, виры, полюдье, дани… Всё остальное — кунами не доится. Из-за населения ведутся войны, его угоняют, его «примучивают», «осаживают». Его вырезают во владениях противника. Мономах хвастает о своём походе на Минск: «не оставил в городе живых ни скотины, ни челядинца».

А ещё — просто гробят. Вот в таких междоусобных войнах. «Ни себе, ни людям».

А у меня в Рябиновке — избы по-белому строятся. Мне люди нужны для заселения вотчины. И купленный хлеб есть. Я толкаю под столом ногой Ивашку:

— Как закончим… нет, они отсюда на рогах уйдут — завтра с утра. Расскажешь им дорогу до Рябиновки. Надумают ко мне в холопы — пусть приходят, прокормлю.

Тихонько, наклонившись над столом, втолковываю это Ивашке и, поднимая глаза, натыкаюсь на напряжённый взгляд Борзяты. А вот это — другая проблема.