Волчье кладбище

Разворачиваясь, я специально крепко сжал холодную кисть Ариадны. В рекламных целях и чтобы подсластить ей пилюльку. Клиентуру мне невыгодно терять. Я почувствовал дрожь в длинных её пальцах. У Джульетты вырвался едва заметный смешок.

– Миссис Люксли, вы так же приглашены. – Я щегольски взялся за невидимую шляпу и отвесил поклон.

Закинув рюкзак на плечи, я запел, не поворачиваясь передом:

Небеса в твоих глазах,
Ярких, как звёзды над нами…

– В восемь, дамы! – оскалившись во все тридцать два крепких зуба, я вышел под ливень с вещами в руках.

Несколько поселян на улице проводили меня недоумёнными взглядами, должно быть силясь взять в толк, не подводит ли их зрение. В конце концов, стояла сплошная стена ливня, и за этой стеной я запросто мог сойти за одного из парней с картин Генри Скотта Тука[68]. Мне нравилось, как дождь накладывал на всё вокруг размытый импрессионистский эффект. Так что я вроде как приличия все соблюл.

В лесу я оделся, но смысла в том не находил – под дождём что одетому, что голому один чёрт мокро. К тому же меня коробила мысль, что человеческое тело в том виде, в котором его создали, до сих пор вызывает потрясение у людей, хотя за плечами у нас были такие ужасы, как война. Полагаю, люди в большинстве своём просто хотят жизни, как раньше, со всеми её пуританскими обычаями и правилами. Но ведь как раньше никогда уже не будет, верно? Мы должны полюбить эту жизнь сегодня и сейчас. Я так и пытаюсь жить.

Эти женщины только на танцах, охмелев, сбрасывали тяжкие вдовьи кресты свои у входа и вновь становились собой. Затем под утро к ним возвращалась королева Виктория в виде лицемерия, буржуазной морали и нетерпимости к безнравственному поведению нынешней молодёжи. Чопорное английское благолепие!

Когда-то, полтора века назад, Джордж Браммелл[69] ввёл в моду чёрный мужской костюм с галстуком. Этому много чего предшествовало, но своё красавчик Браммелл отвоевал. Почему спустя столько войн я не могу ввести в моду свой костюм для дождя – без галстука и всего прочего?

С этой фундаментальной мыслью я пересёк игровое поле и остановился, проясняя для себя обстановку. У павильона стояли Кочински и Дарт. Напротив них вели беседу суперинтендант и ещё какой-то человек. По чинно выверенному костюму – спасибо Браммеллу – я догадывался, что это и был министр.

В дождь силуэт Дарта выглядел особенно мрачно и до того органично, что даже чёрный зонт – Дарт держал его над собой и Кочински – представал какой-то неотделимой его частью.

Дарт меня заметил и жестом велел немедленно подойти.

– Мистер Лемертон, это Макс Гарфилд, студент первого курса. Макс, ты у нас кто? Третий стражник?

– Маркеллин. Христианство незаконно исповедую.

– А, это замечательно, – похвалил мистер Лемертон. – Мне нравятся мятежники.

Дарт аж в лице прояснился:

– Этого добра у нас хватает. Вам у нас точно понравится. Уйдёмте под крышу с сырости. Макс проводит вас на репетицию. Всё готово, Макс?

– Разумеется, сэр. У нас, как над всей Испанией, безоблачное небо, – сострил я.

Почему-то никто мою шутку не оценил. Все нерадостно как-то отвели взгляд. Видимо, не слышали о том пароле. Только Лемертон всё посмеивался чему-то, глядя на меня.

Я провёл важную шишку в актовый зал, а сам нырнул в закулисье, где мои тряпки валялись. Остальные принарядились уже и готовы были обрушить на зрителя свои артистические таланты. Лемертон занял место в седьмом ряду. Поттегрю опустился рядом, чтобы разъяснять непонятные моменты в пьесе, коих, по-моему, через край.

Питер светился, как прежде. Чего грустить? Он с Тео одну трубку не курил. И я не курил. Я вдруг понял, что Питер, скорее всего, вырастет в такого же радостного Лемертона, если преуспеет в жизни.

Поттегрю подал знак, и мы приступили к действию. На сцене мне казалось, что глупее я не выглядел ни разу в жизни. И пьеса была бессмысленной. Ничему не учившей. Хотя нет, она как раз словно кричала: не учите других, как жить, не лезьте со своей верой к людям и останетесь в живых, если повезёт. В конце Питера привязали-таки к обрубку шекспировской колонны и запустили в него десяток стрел на присосках. Большая часть из них просто поцеловала Питера и отскочила.

– Присоски нужно смочить, а так гениальнее я ничего в этой жизни не видел! – заверил нас мистер Лемертон, обаятельно смеясь в густую чёрную бороду.

Он прошёлся по сцене и пожал каждому руку. Какое дело ему до убийства, если они каждый день, как он выразился, происходят. А вот заставить людей улыбаться в такое смутное время – это не каждому по силам. Какие же мы молодцы!

– Запомни, парень, чем громче стонать будешь, когда в тебя стрелы попадают, тем больше моё начальство субсидий выделит. Актёрское мастерство нас в былые времена выручало. Когда мы возвращались живыми, нам и хотелось только, чтоб жизнь эту видеть в красках, в смехе, в танцах. Хлеба с кровью мы с лихвой наедались в баталиях. Общество напрасно лицедеев во второй сорт запихнуть пытается. Они нам жизни скрашивают. Молодец ты, парень!