Волчье логово

– Простите, святой отец, но этот проклятый язычник убил нашего сеньора… Мы желаем наказать его!

– А я говорю вам, что правосудие в руках Божьих! Сейчас же убирайтесь отсюда, пока на вас не обрушились громы небесные!

– Но он же убийца…

– Да будь он хоть сам восставший Люцифер, здесь он находится под защитой Господа и может надеяться на его великое милосердие! Прочь отсюда! Пока я жив, ни единой капли крови не прольется в священном храме!

Недовольно ворча, подобно побитым псам, вассалы покинули церковь. А я, полуживой и невероятно измученный, упал на колени отца Франсуа, моего отважного и милосердного спасителя…»

Бланш медленно опустила листки на колени. Она сидела неподвижно. Ее сухие глаза горели. Губы по-прежнему были сурово сомкнуты. У нее больше не было слез.

Человек, властно вторгшийся в ее полудетские грезы, был преступником и убийцей. Это было ужасно. Но она почти не чувствовала ужаса.

Разве не был убийцей ее отец, который воевал по долгу службы? Ведь и он отнимал человеческие жизни, но это почему-то не считалось тяжким грехом… Разве не были убийцами все сеньоры вокруг? Это был мир, построенный на вражде, крови, насилии и смерти…

Разве не был убийцей сам великий Саладин, перед которым она недавно так пылко преклонялась? Но ведь чужая жестокость вынудила его к этому…

Несчастный сарацин тоже был убийцей. Но Бланш не могла винить его в этом. Все ее существо противилось этому. Она в отчаянии думала о его страшном преступлении, но в то же мгновенье ее всю, без остатка, охватывала мысль о его жестоких, мучительных страданиях. Она растворялась в этом горе, его боль тяжким грузом ложилось ей на сердце, и она не могла этого вынести! Бланш чувствовала, что на весах ее души жгучие страдания Юсуфа в тысячу раз перевешивали все совершенные им тяжкие грехи…

Она не понимала, что с ней происходит. Ее пугала человеческая жестокость и преступления. Но когда речь шла о нем, все его ужасные деяния растворялись в каком-то высшем, неземном свете. Она прощала его. Она прощала его, вопреки всему. Прощала в единый момент, и ничего больше не имело смысла… Он был по ту сторону, чем все другие люди на земле. Когда Бланш думала о Юсуфе, перед ней открывалась какая-то высшая, таинственная черта, за которой вещи уже не имеют привычной, земной меры… Черта, за которой начиналось безграничное всепрощение и безмерное, покрывающее все человеческие грехи, глубочайшее милосердие…

XIX. Пустота

Но мнится мне порой, будто я своими глазами видел в безлюдном храме суровую фигуру дивного мужа; это был именно тот иноземный Художник, который в стародавние времена, когда церковь еще только строилась, появился здесь, где никто не знал его языка; в короткое время он искусной рукой прекрасно и величаво расписал всю церковь, и закончив свой труд, исчез бог весть куда.

Э. Т. А. Гофман «Эликсиры Сатаны»

Отвергнут всеми навсегда,

Я стал души своей вампиром,

Всегда смеясь над целым миром,

Не улыбаясь никогда!

Шарль Бодлер «Самобичевание»

Буря, бушевавшая за окном уже два дня, наконец прекратилась. Утихла буря и в душе Бланш. Теперь она была спокойна и печальна. После нескольких бессонных ночей, поглощенных горькими записками, глаза у нее были красными, а сама девушка чувствовала себя разбитой и уставшей. Но зато теперь она знала правду. Теперь она заглянула в страдающую и мятежную душу своего строгого учителя.

Сев на кровать, Бланш покрыла плечи одеялом, чтобы защитить себя от холода, и в последний раз взялась за пожелтевшие от времени листы. Оставалось прочесть уже немного. Она надеялась дочитать странную историю жизни несчастного сарацина до первых лучей рассвета:

«Как я и надеялся, старый монастырь Сен-Реми стал для меня надежным убежищем и приютом. Отец Франсуа поместил меня в своей светлой и уютной келье, из окна которой я видел дрожащие от ветра тонкие ветви деревьев и маленьких птичек, которые время от времени садились на них, стряхивая с веток блестящие пушинки белого инея. Глядя на эти светлые, чудесные картины природы, я невольно снова начинал думать о красоте и радостях человеческой жизни…

В то время я был еще молод и отличался более крепким здоровьем, чем теперь. Отец Франсуа терпеливо лечил меня и горячо заботился обо мне. Мои телесные раны скоро стали затягиваться. Но, увы, совсем не так обстояло дело с ранами душевными… Они по-прежнему пылали жгучей болью!