Волчье время. Германия и немцы: 1945–1955

В редакции Neues Deutschland не знали, куда деваться от читательских откликов: целый коридор был заставлен корзинами с письмами, вспоминала позже дочь Хернштадта Ирина Либман. Ее отец мог позволить себе открыто говорить правду, поскольку эта правда провозглашалась с позиций беззаветной преданности Советскому Союзу. Его слова пылали, как факел, если отвлечься от изобилующего пошлыми шаблонами языка очерка. В то же время это были все же небезопасные откровения, ведь Хернштадт в самом начале признается, что даже в СЕПГ, «самой прогрессивной части рабочего класса», отношение к Советскому Союзу «неверно, потому что в нем нет смелости, нет единства и свободы от влияния противника». Сам же Хернштадт был настолько на стороне Советов, что Ульбрихт даже подозревал его в политическом шпионаже в пользу русских, то есть в том, что он докладывает им обо всем происходящем в Политбюро СЕПГ. Он принадлежал к меньшинству убежденных коммунистов в ГДР, для которых был важен не столько их собственный аппарат власти, сколько историческая миссия бесклассового общества свободы и самореализации. Контраст между жертвенно-спасительной идеей коммунизма и мелочным формализмом партийных товарищей был для него тяжелым испытанием. Его дочь вспоминала, как он однажды во время прогулки вдруг остановился и сказал: «Когда тебе впервые за всю историю человечества всё, абсолютно всё нужно делать заново, а соответствующих знаний и опыта у тебя нет, не кажется ли тебе, что сначала ты всё, абсолютно всё будешь делать неправильно?»[306]

Хернштадт выбрал бегство вперед, заключил союз непосредственно с рабочими. Он организовал широкое освещение строительства проспекта Сталина на страницах Berliner Zeitung. Он воспевал душевный подъем рабочих и энтузиазм населения, взявшего курс на восстановление страны. Он горел идеей строить не только дешево, функционально и целесообразно, но и красиво, широко используя старомодные мотивы дворцовой архитектуры, что, по его представлениям, больше отвечало потребностям рабочего класса. Ему была больше по вкусу эстетика русских, чем функционализм немецких товарищей; это именно Советы предотвратили неоднократные попытки СЕПГ снести всю прусскую архитектуру. Хернштадт активно критиковал партийный аппарат, его «несерьезное поведение, игнорирование интересов рабочих, глумление над их доброй волей». Он осуждал «узколобость новоявленных любителей покомандовать», публиковал обращения строителей с требованиями лучших условий и более справедливой оплаты труда. «Можем ли мы сказать, что у нас царит атмосфера решимости и радостного устремления вперед, рождающегося из уверенности, что каждая полезная инициатива найдет поддержку, а каждому, кто прав, гарантировано признание его правоты? Нет, такой атмосферы мы пока не наблюдаем. Ни в партии, ни в государстве».[307]

Когда те самые строители проспекта Сталина, которых он прославлял в своей Berliner Zeitung, 16 июня 1953 года устроили беспорядки, перешедшие в знаменитое восстание 17 июня, судьба Хернштадта была предрешена. Сначала последовали внутрипартийные нападки, затем неформальные трибуналы в Политбюро и наконец на общем собрании сотрудников Neues Deutschland. Его дочь писала: «Ему в последний раз позволили переступить порог своей редакции, но лишь для того, чтобы еще раз подвергнуться унижению, теперь уже с близкого расстояния. И вот там сидят они все, его бывшие сотрудники. Фред Эльснер, душа заговора, произнес трехчасовую речь о враждебной деятельности, после чего каждому было предложено выразить свое отношение к происходящему… Мол, выкладывайте, кто что заметил в поведении вашего шефа, что вам с самого начала казалось проявлением буржуазности, враждебности или просто высокомерия, несправедливости и подлости! И они говорят. Они сами разрушают стену, которая, как им казалось, окружала Хернштадта. Потом кое-кому из них было стыдно, потому что, кого бы я ни спрашивала об этом собрании, никто на нем не присутствовал. И это „открытое обсуждение“ продлилось до трех часов утра». Так СЕПГ избавилось от одного из своих самых главных идеалистов.[308]

Генри Наннен, главный редактор журнала Stern. Во время войны он занимался военной пропагандой на стороне Вермахта

В Мюнхене ситуация тоже обострялась. Начальству Ганса Хабе действовало на нервы его своевольное обращение с инструкциями, особенно свободное общение с немцами; они скрупулезно высчитывали, соблюдается ли предписанное ими соотношение два к одному – две трети американских и одна треть немецких авторов. На самом деле в Neue Zeitung это соотношение выглядело иначе: один к одному. Его спасало лишь то обстоятельство, что генерал, отвечавший за «кадровую политику», в списке легитимных авторов принял Джона Стейнбека и Карла Сэндберга за немцев из-за сходства их фамилий с немецкими, а Хабе ловко пользовался его оплошностью. Правда, потом это еще больше усугубило его вину.