Волчье время. Германия и немцы: 1945–1955

Завод был единственным достоянием вольфсбуржцев, и они хотели гордиться им. Несмотря на текучесть кадров, оставшееся ядро среднего и младшего персонала, задававшее тон на производстве, было проникнуто мировоззрением национал-социалистической эры и Германского трудового фронта; высококвалифицированные рабочие сознавали важность своей высокой технической миссии и были преданы заводу душой и телом. Поэтому шансы немецкого профсоюза в Вольфсбурге были весьма ограниченны. Производственный совет завода Volkswagen считал всех рабочих и служащих «единой, демократически управляемой, ориентированной на успех семьей», которая вместе с руководством завода ведет борьбу за будущее. Профсоюзные проповеди об интересах рабочего класса здесь не находили отклика. А когда один вольфсбургский социал-демократ заявил, что виной всех городских бед является завод Volkswagen, возмущение не знало предела, и город сделал окончательный выбор в пользу правых крайних сил.[249]

Не исключено, что эта социально-психологическая и политическая чересполосица когда-нибудь в течение пятидесятых годов привела бы к взрыву, если бы вольфсбуржцы не обрели в лице генерального директора, назначенного британцами в 1948 году, – настоящего «фюрера», который сумел сублимировать все реакционные чаяния вольфсбуржцев и их потребность в сильной руке. «Король Нордхофф» – так его все называли, ни в коей мере не преувеличивая его статус. Напротив, это был, скорее, даже скромный эпитет. Сам же Генрих Нордхофф называл своих подчиненных «соратниками», «камрадами», а те относились к нему как к генералу. Во время войны он руководил заводом Opel в Бранденбурге, производившим грузовики для Вермахта. Хотя он и не состоял в НСДАП, но все же был одним из «генералов оборонной промышленности», поэтому американцы сочли недопустимым назначать его на руководящие должности. Зато более гибким в этом отношении британцам он показался самым подходящим кандидатом на роль преемника Айвена Хёрcта. А Нордхофф привык играть главные роли. Своим подчеркнуто тихим голосом и выверенным до мельчайших деталей поведением на публике он создал образ харизматичного лидера, быстро привел в чувство пеструю толпу, не знавшую, что такое настоящая дисциплина, и вскоре превратил персонал в трудовое войско, которое радостно выстроилось в боевой порядок и начало функционировать как часовой механизм. Благодаря новейшим производственным методам, железной дисциплине и высокой мотивации, обусловленной постоянно растущей прибылью, «соратники-камрады» сумели добиться такого уровня производства, который был возможен только в Америке, и стали выпускать по сто тысяч автомобилей в год. Социолог Карл В. Бёттхер и журналист Рюдигер Проске, побывав в Вольфсбурге, писали в своем совместном отчете во Frankfurter Hefte в 1950 году: «Иерархия этого полностью рационализированного предприятия в определенном смысле напоминает иерархию Вермахта, а рабочие группы на заводе можно сравнить с батальонами на фронте».[250]

В 1955 году, когда с конвейера сошел миллионный «Жук», Нордхофф велел сделать исторический фотоснимок, для чего построил во дворе весь коллектив завода. Получилась плотная толпа внушительных масштабов. Слева – километровый фасад в виде шеренги «бастионов», неприступная, несокрушимая твердыня, опора и граница «рабочего войска». Справа, на невидимом постаменте, – огромная, высоко вознесшаяся над массой людей фигура Нордхоффа в сером двубортном костюме и белой рубашке с галстуком; руки за спиной, в нагрудном кармане изящно сложенный батистовый платок. Единовластный повелитель армии серых мышей. Продумана каждая деталь. Выделяющийся из толпы лаборант в белом халате был поставлен впереди слева, чтобы уравновесить композицию.

Во время этой сложной фотосессии было сделано множество снимков, каждый – с «генералом» на переднем плане. После продолжительной паузы для построения новой композиции Нордхофф еще раз вскарабкался на свой подиум. На этот раз персонал уступил место продукции – армаде «Жуков». Они тоже построились, как полк на парад, с включенными фарами. Казалось, само «экономическое чудо» явилось сюда, чтобы отметить свой юбилей.

Пятидесятые годы обычно ассоциируются с триумфом частной сферы – праздником потребления в семейном кругу. Здесь же промышленный подъем показал иное свое лицо, о котором часто забывают на фоне столиков «почка», холодильников, поездок в кемпинг в Римини и пышных нижних юбок в молочных барах, – это скрепленная железной дисциплиной машина индустриального общества, работающая на полную мощность, мир из бетона, стали, угля и коксового газа, где все вкалывают до изнеможения.[251]