Волчьи ночи

— Я бы, ведь вы сами это видите, сделал для неё всё — конечно, из-за таланта, не так ли, ведь это исключительное дарование, похожее, как вам сказать, на какой-то необычайно редкий цветок, о котором нужно заботиться и которому нужно давать всё, что он просит и требует. Она и просит, поверьте мне. И требует тоже. Что поделаешь… Она же молода. А я — вы видите… Ну хорошо. Это не такая большая проблема. Проблема в том, как я это вижу, а поверьте, что я прав… она влюблена в вас. И по этой причине не хочет заниматься ни теорией, ни этюдами, как я ни пытаюсь. Смотрит в одну точку или поглядывает на дверь — ожидая вас… в этом нет сомнения… и прислушивается к вашим шагам, к вашему кашлю, и всё такое… Я не знаю… Мне хочется услышать, что вы об этом думаете и заметили ли вы это…

Рафаэль молчал, простодушно пожал плечами, сделав вид, что он совершенно ничего не заметил, что он ничего не думает по этому поводу и не собирается думать в дальнейшем, поскольку всё это его нисколько не интересует. Поскольку ему хватает других забот. О которых и стоит разговаривать в первую очередь.

— Я ведь размышлял об этом и так, и эдак… но всё никуда не годится, — склонившись к постели и глядя в пол, продолжал старик. — Другого выхода нет. Как ни крути. Знаете, я не могу равнодушно относиться к тому, что девочка регрессирует, что она — так же, как и я здесь — теряет время и все мои попытки — как горох об стенку. Поверьте. Поэтому я решил, как лучше сказать… просто попросить вас быть с нею поприветливее… Я не хочу сказать — то есть… одним словом, вы же знаете, будьте ласковым, понимающим человеком и тому подобное. Возможно, потом это пройдёт.

— Хорошо, — совсем неожиданно для старика коротко и ясно заявил Рафаэль. Словно он был большим знатоком в таких делах, и словно ему было всё абсолютно ясно, и что они обо всём договорились, и что всё это без сомнения выполнимо.

Старик посмотрел на него удивлённо и недоверчиво. Рафаэль встретил его взгляд совершенно спокойно, ему казалось, что не стоит опускать глаза и смягчать их выражение. Ему нравилось, что старик не знает о происходящем на самом деле. И ему казалось правильным, чтобы так оставалось и в дальнейшем.

VIII

В церкви царил страшный хаос… Первым делом Рафаэль принялся подметать пол, затем обратил внимание на паутину, в изобилии висевшую по углам и возле окон, а также на алтарях, скульптурах и изображении крестного пути. Бросались в глаза и окна, которые, вероятно, никто никогда не мыл. Вдоль нефа с потолка и стен почти везде падала штукатурка. По-видимому, протекала крыша. На стенах чернели большие пятна, оставленные влагой. Всё сделанное из дерева было съедено червями и подпорчено гнилью, в то время как покрывала, ковры, скатерти и даже облачения священников в ризнице были непоправимо испорчены плесенью.

Гнилой, затхлый полумрак, подобно невнятному тёмному отчаянию, забирался в легкие и мысли, когда он, опираясь о метлу, снова разглядывал беспорядок и обветшание, с которыми явно не мог справиться…

Необходимо абсолютно всё перекрасить или ободрать штукатурку и обновить фрески, то тут, то там проступавшие из-под более поздних слоёв. Надо было починить крышу. Обновить алтарь. Заменить окна, рамы картин и скамейки. Что-нибудь сделать с сыростью на полу. Отремонтировать исповедальню, сломанную решётку около главного алтаря, опасно закреплённую церковную кафедру и ведущие к ней ступеньки, шкафы в ризнице, заменить перепревшие верёвки и заржавевшие цепи и крючья, на которых висели, по-видимому, очень старые люстры и подсвечники. Нужно было бы… всё, что попалось ему на глаза, абсолютно всё нужно было заменить, разобрать, разрушить и воссоздать заново, особенно потолок, покрытый множеством трещин, — он мог обрушиться в любой момент.

Под ним даже кашлять было опасно.

И без того короткие и скудные дни проходили очень быстро. Ему нужны были бы козлы и лестница, столярные и строительные инструменты, щётки, краски и кисти, новые цепи и верёвки, хоть какая-нибудь годная к употреблению метла на довольно длинной ручке и очень большое желание сражаться с паутиной, уничтожение которой на первых порах требовало немалого труда. До той, что висела высоко в углах над колоннами и выступами и вообще под сводом потолка, он так или иначе не мог добраться. Там, под сводом, были звёзды, которые казались погасшими, и оттуда, раскрошившийся и треснувший, был едва виден остаток глаза в треугольнике — в прошлом, наверное, в золотом обрамлении.