Волчьи стрелы

Зазвучала восточная музыка, и они принялись танцевать, извиваясь и звеня украшениями. Внушительные бюсты танцовщиц, видные всему честному народу, то резко вздымались, то плавно ныряли из стороны в сторону, то зазывно потряхивались, буквально гипнотизируя всех присутствующих мужчин.

«И этот туда же, хрен козлоногий!» — подумала Марфа Тимофеевна, глядя на своего супруга, воеводу Дмитрия, сидевшего за противоположным столом вместе со знатными дружинниками. Наверное, так внимательно воевода не наблюдал даже за перемещениями вражеской конницы с верхушки какого-нибудь холма. Облокотившись на стол и положив подбородок на кулаки, взглядом истинного полководца он провожал каждый маневр, каждый бросок девичьих прелестей под бирюзовой дымкой их «одеяний».

«Ну, погоди у меня! Вот я тебе устрою, пес плешивый!» — продолжала безмолвно негодовать Марфа Тимофеевна.

— Эти прекрасные газели — из гарема самого боравского хана, — продолжил Урьюн, когда затихла музыка. — Трусливый шакал заплатил щедрые поминки, узнав о том, что мы готовимся идти на него в поход. Прислал кречетов, скакунов, семь сундуков золота и каменьев. Но эти жемчужины — все меркнет рядом с ними! Теперь они твои, коназ. Пусть они усладят твой взор и скрасят твои дни и …. ночи, — старый развратник жеманно улыбнулся.

— Благодарю тебя, благородный хан! — ответил Яромир, слегка смутившись. — Они прекрасны, о таком подарке можно лишь мечтать. В моем дворце они будут обласканы и ни в чем не будут знать нужды. Но ведь ты знаешь, что у нас не принято иметь наложниц и гаремы. У нас это грех.

— Разве твой прославленный предок, великий князь Белогор, который и привел твой народ к вашей нынешней вере, не имел семь жен и триста наложниц по городам и весям? Разве это помешало ему прослыть благородным и справедливым правителем? — все с той же ехидной улыбкой парировал Урьюн.

— Семь жен Белогор Святой взял еще до того, как впустил в свое сердце Бога! — вдруг резко вмешалась в разговор княгиня Белослава. — А наложницы — это вздор. То были холопки на продажу в Вирею.

Хан едва заметно склонил голову и ничего не ответил.

— В любом случае, как я сказал, такие красавицы займут достойное место при моем дворе и станут его украшением, — перебил Яромир, кинув недовольный взгляд на мать. — Благодарю тебя, славный хан. Ешь, пей, мой дом — твой дом!

Пир тянулся до самой ночи; крепкие напитки и приторный мед поздравительных речей текли рекой. Многие распоясались и зарумянились, а некоторые и вовсе давно сползли без чувств под столы или растянулись на лавках, поверженные хмелем наповал.

Гости продолжали преподносить новому великому князю дары — один пышнее и дороже другого. Пожалуй, больше остальных Яромиру угодил Сир Райвель Ронстрен, подаривший меч удивительной работы.

— Княжество твое на протяжении веков служит для всего цивилизованного мира щитом от темных орд, — проговорил он на южном сеяжском наречии лишь с легким акцентом. — Орден благодарен Сеяжску за это и готов при необходимости оказать помощь в борьбе со степным злом.

Райвель якобы невзначай взглянул на Урьюна — старый хан был спокоен, лицо его покрывала все та же хитро-насмешливая маска.

— Этот меч символизирует доблесть сеяжских воинов, твердо стоящих за правду, за Бога и людей. Уверен, в твоих сильных руках он станет самым грозным оружием в мире. Он выкован специально для тебя, князь, лучшими праденскими оружейниками из иррозейской стали.

Ронстрен говорил в своей обычной манере, спокойной и завораживающей. Что-то в его улыбке и обволакивающем голосе действовало, словно флейта заклинателя. Наверное, именно это и делало его самым лучшим дипломатом Праденского Ордена. Трудно было сказать, каким оружием он пользовался с бóльшим мастерством: мечом или своим необъяснимым обаянием.

Под конец пиршества Яромир устал настолько, будто в одиночку вспахал огромное поле. Резной высокий престол красного дерева уже казался каким-то пыточным креслом. От духоты, бесчисленных голосов и звуков, громких и резких, нестерпимо давило в затылке и висках. Он уже почти не различал слова тостов, которые сыпались один за другим, и даже несколько раз ответил что-то странное невпопад. Хмель лишь на время придал ему сил и уверенности, но давно выветрился, оставив одну головную боль, так что больше на вино и глядеть не хотелось.

Когда все наконец закончилось, по крайней мере на сегодня, Яромир поспешил в свои покои и даже не дал постельничим отрокам помочь себе раздеться — приказал оставить его одного. Зайдя в обширную ложницу, где раньше почивал Невер, он глубоко вздохнул, и плечи его беспомощно опустились. Яромир подошел к огромному медному зеркалу, похожему на сверкающий блин или светило, и начал лениво расстёгивать пуговицы своего аксамитного круглого оплечья, усаженного жемчугом и яхонтами. Одна пуговица никак не поддавалась, руки не хотели слушаться, а голова хоть и немного успокоилась в тишине, но все же продолжала гудеть.

Вдруг кто-то настойчиво постучался в дверь.