Волчья ягода

– Вам известно, что государь Михаил Федорович повелел собрать пятину со всех посадских, черных крестьян, а не токмо с купцов, гостей и достаточных людей. Много наслушался я ваших жалоб, чуть не каждый ко мне на двор пришел и плакался, словно девица. – Он оглядел еловчан, и многие сжались, пристыженные. – Я человек маленький, сами знаете. И на собор земской в столицу зван не был, – в голосе его проскользнуло недовольство.

Староста села Боровского в числе лучших людей зван был на Собор, выбиравший Государя, и это нанесло удар по гордости Якова.

– Ты со сборщиками разговариваешь! Ты и должен о бедах наших рассказать. Какая пятина из дырявого кармана? – встряла Зойка.

Коля Дозмор, вместе с ней явившийся на сход, на шаг отступил и попытался спрятаться в жидкой толпе. Мужики со смехом подтолкнули его поближе к хозяйке.

– Не тебе, Зоя, жалиться, вон работника даже наняла, – выкрикнула Прасковья.

– Не работник он мне, а муж. Будущий муж. – Зоя взяла пермяка под руку и оглядела собравшихся.

Яков долго утихомиривал толпу: мужики свистели, бабы подняли галдеж, даже Аксинья не удержалась от смеха. Зоя стояла посреди людского веселья невозмутимо, словно такие слова не нарушали давний обычай. Конечно, в некоторых селах русские мужики брали в жены пермячек за нехваткой невест, но вдова, что взяла в дом мужика-инородца да вознамерилась выйти замуж… Весть об этом разлетится далеко по округе.

– Сход нужон, чтобы вопросы важные решать, о податях, о наделах, а не о шашнях своих миру рассказывать! Зоя, жена Игната, уйди с глаз моих, – заревел Яков, словно раненый медведь, и шалопутная баба ушла, утянув за собой жениха.

Яков начал с того места, на каком остановился: пятину отменять для черного люда никто не будет, все недоимки взыщут, и каждый должен изыскать копейки для уплаты. Аксинья по милости своего благодетеля уплатила пятину еще осенью, и староста сейчас не преминул перечислить ее среди тех, кто с недоимками рассчитался. Она предпочла бы не слышать своего имени среди тех, кого хвалил староста.

Семьи не могли справиться с тяглом – урожаи оставались скудными, и немало худых слов говорили о кровопийцах-боярах, что науськивали молодого царя и ввергали население страны в новые кручины. Михаил-царь неразумный еще был, своего ума не заимел, а Московское государство, словно измученный голодом и военными походами жеребец со строптивым нравом и дрянными подковами, требовало твердой руки и прочной упряжи.

* * *

Фимка вечером постучался в Аксиньину избу. Она ждала его, рыжего утешителя и весельчака.

– Пустишь, хозяйка? Час-то уже поздний.

– Заходи, Фимка. Сам знаешь, я тебе всегда рада, – кивнула Аксинья.

Нюта нахохлилась возле печки, настороженно оглядывая гостя. Черныш, свернувшийся в углу, попытался было лаять, но замолк после окрика Аксиньи.

– Хорошо у тебя, тепло, – похвалил Фимка и осторожно сел на лавку, будто боялся, что она развалится под его крепким телом.

– Дочка, ты спать уже ложись. Давно пора. – Дочь пялилась на Фимку, и причину ее неприязни Аксинья не могла понять.

– Да, матушка, – буркнула она.

Светец с лучиной прогонял тьму, но в углах она, настырная, пела свои черные песни о смерти и невзгодах. Фимка, видно, слушал одну из них, молчал, уставившись на что-то, видимое ему одному.

– Фимка… Почему ты возвернулся в Еловую? – Аксинья искала слова.

Разговор должен быть начат. Ефим пришел к ней в столь поздний час неспроста. Он провел по рыжему ершику на голове, поморщился. Даже не смотрел на Аксинью, словно ее не было в избе.

Слова выбрала неверные.

Они еще долго сидели молча, смотрели на тень от лучины, что плясала, словно пьяный скоморох.

Аксинья спохватилась, вытащила березовую щепку, поднесла к лучине. Огонь охотно зацепил деревяшку. Стало чуть светлее.

– Матери не хочу говорить.

– Жалеешь Феклу? Правильно, ей тяжело пришлось. Кузька помер…

– Она реветь начнет, меня жалеть, и слушать не станет – только тяжелее будет. А куда тяжелее. А ты, я знаю, сможешь понять. Только не говори мне ничего. И налей пива, вина… Есть, чем горло смочить?

Аксинья налила целебный настой – березовые почки на хлебном вине[66]. Хорош от сухого кашля, колик, желтушности, слабости, болях в животе и на сердце. Пусть поможет и Фимке, исцелит от дурных воспоминаний. Он обрушил на нее рассказы о своем житье-бытье за последние восемь лет. Не нуждался он в ее жалости, слезах, как и в Божьем прощении.

Фимка

Крестьянский сын, уроженец деревушки Еловой под Солью Камской, увидел и пережил больше, чем любой из односельчан. Рыжий парень поздней осенью 1606 года отправился на поиски приключений и денег, попрощавшись с матерью, приятелями и Аксиньей.

Он примкнул к войску Ляпунова, переходил от разбойных войск к отрядам боярского царя Василия Шуйского, порой и сам не помнил, какую сторону он держал. А важно ли это было в пылу Смуты и бесправия, шутовских царей, самозванцев всех мастей, наводнивших Русь?