Волчья хватка. Книга третья

Бани не ведают, всю зиму спят, не раздеваясь, в своих юртах, да ещё салом мажутся от холода. Вот так друг друга уже полтораста лет на нюх не переносили и свыкнуться не могли. Но опять же какой призор встретится на дороге: баскаков часто меняли, чтоб не якшались с проезжими, дружбы не заводили. Иные попадутся таковы, лишь только по одежде и узришь ордынцев. Налицо вроде русины, и бородаты, и взоры светлые, да говорят чудно, однако же имена и повадки татарские. Кто побывал в Алтын Орде и Мамаевом стане на Днепре, кому доводилось ездить в Сарай на Волге, сказывали, народ Улуса Джучи разноплеменный, сшит, ровно лоскутное одеяло, и до великой замятни вера у всех была разная. Кто каменным болванам поклонялся, кто огню, кто солнцу, и все друг друга терпели. Но когда хан Узбек принял магометанство, так и начались распри да междоусобья — замятня, одним словом.

Митрополит Алексий у татар бывал подолгу, потому и ратовал за мир с Ордой. Дескать, она сама, подобно гаду ползучему, укусит себя за хвост и сгинет от собственного яда. Мол, из–за Камня идёт на Мамая хан Тохтамыш, поставленный Тимуром, и уже многие области за Волгой повоевал и покорил. Дай срок, схватится с темником и победит его. А победивши, возомнит о себе и восстанет супротив своего покровителя восточного, и в великих битвах между собой они покалечат или вовсе убьют друг друга, а Русь таким образом освободится от неволи.

Пожалуй, Алексий так бы и жил в заблуждениях, теша себя и паству обманчивой надеждой, коль не насмелился приехать к ослабленному старцу– схимнику и ночь с ним скоротать в его келейке. Наутро не пожелал даже проститься с игуменом, покинул Троицкую пустынь и словом не обмолвился, о чём беседовали с отшельником. Но Сергий ведал о причине столь скорых перемен митрополичьих, ибо когда–то сам был просветлён Ослабом. Повоевав Мамая, позрев на слабую Русь, хан Тохтамыш, потомок Чингисхана, и вовсе её подомнёт под себя, как медведь неловкого охотника. И данью таковой обложит, что последнюю рубаху придётся снять и в Орду снести. Питали одного змея, станем питать иного, многоглавого. А потому не след ждать, когда гад пожрёт себя, а вызвать его на великую битву. Мамай угоден Кафе, Риму и всему миру той стороны, где западает солнце, ибо вся его добыча — суть, товар, кровь, питающая плоть ненасытную. Запад страшится Тохтамыша и будет уповать на то, что Русь опять встанет заслоном от грозного Востока. Но победа над Мамаевой Ордой остепенит обе стороны света, понудит их признать равной себе.

Нет, битв в будущем не избежать ни с Западом, ни с Востоком, ибо Русь на путях стоит, на тропах между земным и небесным, а потому ей без Засадного полка не обойтись.

Верно, Алексий внял голосу старца–отшельника, возвратившись в Москву, долго размышлял, укрепился духом и вот уж стал кричать с амвонов и папертей. Но ослабленный не по доброй воле, а от старости изветшавший, не способен уже был перелить силу тела в мощь гласа своего и услышан был разве что супостатом…

Так и ехал игумен, в ночной дороге перебирая мысли о том, что уже было и чему быть должно.

На Яузе, уже в рассветный час, когда улеглась метель, дорогу заслонили татары. Двое остались у костра, разложенного прямо на санном следу, а четверо вскочили на коней и выехали чуть вперёд, поджидая обоз с иноками в розвальнях. Не лисьи шапки бы, не камчи в руках да не сальные лица, и впрямь не признать за ордынцев. Бывалый инок, ехавший в одних санях с игуменом, шепнуть успел:

— Кыргызы не спустят. Да и мы не лыком шиты…

И знак подал иным араксам, бич распустив справа от санного следа.

Баскаки оказались двуязычными: с проезжими говорили речью чудной и схожей, как говорят в беломорских землях. Между собой горготали, ровно грачи весенние, — чтоб скрыть, о чём судачат, полагая, что их языку не внемлют. Алексий называл таких кыргызами, татары кликали — аккуз, за светлые, то есть голубые глаза, а сами они именовали себя чудью. И было у них ещё одно прозвание, ветхое — хунны, коими и прежде их на Руси знали, ибо у самой чуди суще было предание, как без малого тысячу лет назад под водительством царя Аттилы они уже приходили в эти земли, изведали их вдоль и поперёк, но никогда не воевали. Де–мол, прежние князья всюду пропускали и помнили, что они одного, скифского, рода братья. Пропускали, позволяя жить своими станами и городами в Дикополье, близ тёплых морей. И приходили они воевать Византию, Рим, италийцев и прочие страны Запада, которые впоследствии долго держали под данью. После того ветхого нашествия многие хунны так и остались жить в Руси, и иные княжеские и боярские роды берут начало от их родов. А простолюдье так и вовсе смешалось, никто не разберёт.