Лукасинью понимает по движению воздуха на лице, что достиг перекрестка. Звуки разносятся по новым тропам. Он чувствует запахи – плесень, вода, гнилая листва; пот Тве. Воздух из глубин города холодит кожу. Обогрев отключился. Лукасинью не хочет думать об этом слишком долго.
«Поверни направо, девяносто градусов», – инструктирует Цзиньцзи.
– Не отпускай меня, – говорит Лукасинью, и рука Луны сжимается, но тут их поджидает опасность. Цзиньцзи легко может считать шаги, но поворот – куда более тонкое действие. Если неправильно измерить угол, он потеряет просчитанную тропу. Лукасинью поворачивает правую ступню и прижимает пятку к подъему другой стопы. Похоже, его ступни расположены под правильным углом. Он поворачивает левую ступню параллельно правой. Тяжело вздыхает.
– Ладно, Цзиньцзи.
«Двести восемь шагов, второй коридор».
Два коридора.
– Мы сейчас подойдем к стене, – сообщает Лукасинью и идет боком, пока пальцы его протянутой в сторону руки не касаются гладкого синтера. – Ты это чувствуешь? Протяни свою ручку. Поняла?
Тишина, потом Луна говорит:
– Ой, я кивнула – ну да, да.
– Считай со мной. Один, два, три…
На ста пяти шагах Луна резко останавливается и кричит:
– Огоньки!
Пальцы Лукасинью как будто лишены кожи, и он с трудом выносит необходимость касаться ими полированной стены. Они чувствительны и напряжены, как соски. Он пялится в кромешную тьму.
– Что ты видишь, Луна?
– Не вижу, – говорит она. – Я чувствую запах огоньков.
Теперь Лукасинью и сам улавливает слабый запах биоламп, отдающий то ли травой, то ли плесенью, и понимает.
– Они мертвые, Луна.
– Наверное, им просто нужна вода.
Лукасинью чувствует, как рука Луны вырывается из его хватки. Он следует за нею в неподсчитанную тьму. «Сделай два шага влево и вернись на свой маршрут», – приказывает Цзиньцзи. Лукасинью слышит шелест ткани и чувствует, как его тянут вниз. Понимая, что Луна приседает на корточки, он опускается рядом. Ничего не видно. Ни единого фотона.
– Я могу сделать так, что они заработают, – объявляет Луна. – Не смотри.
Лукасинью слышит шелест ткани, быстрое журчание, чувствует теплый запах мочи. От воскрешенных биоламп разливается теплое зеленое свечение. Света едва хватает, чтобы различать очертания, но он становится ярче с каждой секундой, пока бактерии питаются мочой Луны. Это уличный храм Йеманжи; миниатюрная 3D-печатная икона, окруженная гало биоламп, приклеенных к полу и стенам. Свет теперь достаточно силен, чтобы Лукасинью различил два перекрестка, описанных Цзиньцзи, и труп, лежащий у стены между ними. Он бы споткнулся об это мертвое тело, растянулся во весь рост и заблудился во тьме.
– Вот. – Луна отлепляет биолампы горстями и вручает Лукасинью. В его руках они влажные и теплые. Он едва не роняет их от отвращения. Луна недовольно поджимает губы. – Надо так. – Она приклеивает маленькие, сплюснутые огоньки ко лбу, плечам и запястьям.
– Это же рубашка «Малихини»! – протестует Лукасинью.
– Что от дизайнера пришло, то в депринтер ушло, – объявляет Луна.
– Кто тебя такому научил?
– Мадринья Элис.
Держась за руки, они обходят труп подальше, потом направляются в указанный коридор. Туннель содрогается от звуков наверху, где на поверхности медленно движется что-то тяжелое. Обманчивые ветра Тве приносят обрывки фраз, металлический звон, крики, гулкий ритмичный шум. Здесь налево, по рампе наверх, по изгибающейся периферийной дороге. Поворот направо едва не выводит их к толпе, которая суетится во тьме коридора. Луна резко разворачивается.
– Они могут увидеть наши огоньки! – шипит она. Лукасинью поворачивается, прячет свой свет.
– Они между нами и БАЛТРАНом.
– Обратно на 25-й уровень, вверх по лестнице – там есть старый туннель, ведущий к БАЛТРАНу, – говорит Луна. – Ты большой, но должен поместиться.
– Откуда ты это знаешь?
– Я знаю все хитрые пути, – сообщает девочка.
При свете дня Лукасинью проскользнул бы без особых усилий вокруг, под или над торчащими механизмами и старыми сырыми камнями, которыми изобилует «хитрый путь» Луны, но поскольку его тело – единственный источник света, он не знает, долго ли будет длиться этот туннель и какие сюрпризы его ждут, насколько они велики или невелики. Его охватывает паника. Ужас от того, что он окажется в ловушке во тьме, что биолампы погаснут, моргнут и умрут: он не сможет ничего увидеть, не сможет пошевелиться. Над ним мегатонны камня, и где-то внизу – далекое сердце Луны.
Он чувствует, как согнутая спина и плечи прижимаются к синтеру, и застывает. Застрял. Ни вперед, ни назад. Может, его найдут будущие поколения, в виде иссохшей мумии. В рубашке «Малихини». Он должен выбраться, должен освободиться. Но если он дернется, рванется, поддастся панике, то лишь еще сильнее застрянет. Надо повернуться, протолкнуть вперед одно плечо – вот так, потом другое, а затем бедра и голени.