Волчья мельница

Ты получишь это послание, если я умру раньше мужа. Знай, что и у меня было несколько лет счастья в этом мире. Период помолвки, когда я еще не знала, что некоторые мужчины жестоки, потом – благословенное время, когда я растила сыновей. Пока они были маленькие, в них я находила утешение от многих тайных страданий.

Позднее у меня появился ты, и я помню каждую счастливую минуту, проведенную вместе. Наши чтения, наши дискуссии, твоя бесценная нежность! До конца жизни я буду жалеть, что не осмелилась последовать за тобой, когда ты меня об этом просил. Тогда не случилась бы трагедия, участниками который мы стали, была в том наша вина или нет.

Я исповедалась отцу Жаку. Как и ты, отныне он обречен хранить ужасную тайну, которая нестерпимо меня мучит. Живя с Эдуаром, я сотни раз искупила свой грех. Умоляю, не предавай меня, никогда! Не хочу, чтобы сыновья узнали правду. Такова моя последняя воля. Я буду любить тебя вечно, даже в аду, если врата рая останутся предо мной закрыты.

Твоя Марианна

Мужчина не глядя смял письмо, поцеловал и бросил в огонь. Листок, изготовленный мастерами Пастушьей мельницы, скрутился в пламени и еще какое-то время издавал потрескивания и свист, как агонизирующий зверь.

* * *

Два дня спустя Эдуар Жиро, одетый как на охоту, в гетрах из тонкой кожи и бархатной куртке с меховым воротником, присутствовал на похоронах супруги. Он даже надел белый шелковый шейный платок. Со скучающим видом сидел он между сыновьями (Бертран спешно приехал из Бордо), не считая нужным хотя бы изобразить печаль. Фредерик, по левую руку от него, смотрел в пол. Накануне он напился, а утром еще добавил.

К чему теперь вспоминать, как мать играла с ним в детстве, как помогала спускаться на велосипеде с крутых склонов… Впоследствии в родительском доме стали чаще кричать, и Марианна превратилась в слабую здоровьем женщину, которая почти не выходила из спальни и беспрерывно что-то читала. Он редко к ней наведывался, потому что в ее комнате ощущал себя глупым увальнем, который только и знает, что курит, сквернословит и пачкает ковер. Теперь, когда мать умерла, он чувствовал себя виноватым. Признаться же в истинных своих чувствах он мог только Бертрану.

– Когда я пришел домой после облавы, отец сказал, что мама умерла. Я поднялся к ней, и она показалась мне такой маленькой, такой хрупкой… Я не смог ее поцеловать. Не хватило духу! У нее было перекошенное лицо. Я просто сбежал!

Бертран смотрел, как плачет старший брат, чьих вспышек гнева и грубостей он привык опасаться. За годы, проведенные им в ангулемском пансионе, они утратили родственные узы, связывавшие их в детстве. Фредерик завел друзей по своему вкусу, отказавшись общаться с родным братом, которого считал заучкой.

Церковь Пюимуайена, где собрались жители городка, соседи и родственники семейства Жиро, освещали сотни свечей – маленькая прихоть отца Жака, чьей щедрой покровительницей многие годы была Марианна. Кюре выглядел подавленным, что интриговало некоторых прихожан. Хрупкая мадам Винье, супруга мэра, играла на фисгармонии. Две женщины шумно расплакались. Марианна Жиро выросла в этих краях, и детьми, в жаркие летние дни, они вместе бегали на реку. Жители долины любили ее и нередко жалели. Многие говорили себе, что теперь некому сдерживать бесчинства ее супруга.

– Покончим с этим побыстрее! – пробормотал Эдуар Жиро.

Бертран нахмурился. Поведение отца он находил возмутительным и с ужасом думал о том, что в Шаранте ему предстоит задержаться. Как минимум до пятницы, о чем он очень сожалел. Взгляд его невольно задержался на девичьем лице, таком бледном, что оно, казалось, светилось. С удивлением он узнал Бертий, немощную племянницу Колена Руа.

«Как она переменилась с прошлого лета!» – подумал Бертран.