Волчья мельница

Пришел черед говорить Жану. Его мягкий, низкий голос приятного тембра посеял смятение в женских сердцах. Судья попросил рассказать, при каких обстоятельствах он убил надзирателя Дорле.

— Это было на Йерских островах, в Средиземноморье. Меня и моего младшего брата отправили туда за кражу тыквы на рынке в Монпелье. Мне приходилось кормить Люсьена — мы были круглые сироты. Условия содержания в этой исправительной колонии были позорные, отвратительные. Много детей умерло от дизентерии, потому что нас кормили протухшим мясом, — его везли с континента морем, на открытом солнце. Вода тоже была плохая. Я оберегал Люсьена, как мог, но кроме болезни были и другие напасти. Один надсмотрщик, Дорле, имел нездоровые склонности. Он надругался над Люсьеном — попользовался им, как женщиной, и у меня, когда я узнал, было только одно желание — убить мерзавца. Я накинулся на него, и меня посадили в карцер.

Раздались возмущенные крики: слушать с утра описание со всей искренностью очевидца столь ужасных вещей ни простому люду, ни нескольким представителям буржуазии не понравилось. Жан ненадолго умолк, чтобы справиться с волнением. Он стоял, опершись на деревянный парапет, отделявший его от аудитории.

— Да, я говорю о том, что мы обычно предпочитаем не знать, на что закрываем глаза. Я делаю это, чтобы почтить память моего маленького Люсьена, невинного страдальца. Пока я был в карцере, другие парни избили его, издевались, обзывая девчонкой, шлюшкой Дорле, отнимали у него хлеб — черствый, иногда с плесенью, но хлеб…

До этой минуты Жан следил за речью, подбирал слова. Но, погрузившись вновь в трагедию, омрачившую его юность, он забылся, ему стало не до того. Краснолицая женщина в головном платке крикнула:

— И правильно сделал, мой мальчик! Отомстил за брата!

Одобрительный шепот стал ответом на этот крик души. Судья стукнул молоточком, пригрозив удалить людей из зала. Жан, задыхаясь от волнения, продолжал:

— Когда меня выпустили из карцера, я, хоть и сдыхал от голода, но обрадовался. Вот только Люсьен был совсем плох — кожа да кости. Не разговаривал, лежал и смотрел перед собой пустыми глазами. Потом у него началась дизентерия и он умер. Дорле сказал, чтобы я выкопал ему могилу, и это было утешение — самому похоронить брата. А остальные — они продолжали оскорблять Люсьена, а Дорле только посмеивался. И приговаривал: «Копай, Дюмон! Копай глубже! Падаль — она вонючая!»

Аудитория взорвалась возмущением. Бертий смахнула слезу. Леон всхлипывал. Клер слушала скорее голос Жана, нежели его рассказ. Голос дрожал, в нем ощущался эмоциональный надрыв

— и у нее просто сердце разрывалось.

И снова судья потребовал тишины. Когда шум стих, прозвучал звонкий голосок:

— Папа!

Это была Фостин. Поначалу, увлеченная куклой, она не обратила внимания, кто это там так громко говорит. Но голос-то был знакомым, родным… Поискав среди лиц, она увидела отца. И крикнула еще и еще:

— Папа! Папа!

Только теперь Жан увидел дочку, сидящую между Клер и Этьенеттой. Заплакал, объяснил суду:

— Это моя дочка, моя крошка Фостин!

Бертран был доволен: эта сцена пришлась очень кстати, особенно после рассказа обвиняемого, тронувшего даже судью.

— Дюмон, продолжайте! — потребовал тот.

Пока Клер уговаривала малышку помолчать, обещая, что скоро они с папой увидятся, Жан, ценой сверхчеловеческих усилий, заговорил тихо:

— В руках у меня была лопата, и мне тоже хотелось умереть. У Дорле была железная трость. Каждый раз, когда я переставал копать, он бил меня ею по спине. И вдруг я выпрямился, посмотрел ему в глаза, размахнулся и тоже ударил. Он упал. Я ни о чем не жалею, господин судья! После этого меня отправили в колонию Ла-Куронн.

Колен качал головой. Он дорого бы дал, чтобы выйти на воздух, а еще лучше выпить где-нибудь стаканчик. Рассказ Жана потряс его. Мэтру Руа вдруг показался диким сам факт, что Жана наказывают за то, что он сам совершил бы, оказавшись в подобной ситуации.

Рассказ о побегах Жана и о том, как он попал в долину О-Клер, вызвал куда меньшее волнение у аудитории. Вкратце молодой человек изложил, как встретил Базиля Дрюжона.

— Я представился дальним родственником. Сказал, что мне нужны документы, чтобы поступить на работу на сейнер. Мсье Дрюжон предложил месяц-два пожить у него. Так у меня появилась крыша над головой. Он научил меня читать и писать. Я этим горжусь, это была моя мечта. В долине я познакомился с семьей Руа. И все считали меня племянником Базиля Дрюжона.

Далее Жан рассказал немного о своих буднях матроса, о кораблекрушении. Вздох облегчения вырвался чуть ли не у каждого присутствующего, когда он описал свой приезд на ферму Шабенов, и как он радовался, что может теперь работать на земле и вести честную, хоть и полную трудов жизнь.

Бертран знаком попросил его сесть и, с позволения судьи, взял слово: