Волчья мельница

Рента у Данкура, по-видимому, была приличная. Он тратил деньги с легким сердцем — устроил для своей красавицы-жены большое заграничное турне. Для Бертий он ничего не жалел. Кресло на колесах путешествовало в багаже, и, будучи мужчиной крепким, Данкур поднимал жену, как перышко, когда это требовалось.

Матье тихонько пискнул. Клер тотчас же встала, чтобы подбросить в топку поленце. Вдохнула аромат, шедший из кастрюли, после чего подошла к плетеной колыбели, занавешенной тонким тюлем. Оказалось, что малыш снова спит.

— О нет! — всплеснула она руками. — Я ведь подогрела ему бутылочку с молоком!

За окном завывал ветер. Его влажное дыхание терялось в расселинах и пустотах ближних скал.

— Папа совсем обо мне не думает! Разве непонятно, что я его жду?

Похудевшая, с волосами, заплетенными в одну длинную косу, Клер на некоторое время задержалась у камина. По вечерам на нее накатывала глубокая тоска. Единственному, кто смог бы ее утешить и развлечь, ее старому приятелю Базилю, на мельницу путь был заказан. Бумажных дел мастер высказал ему свое недовольство тем, что он поощрял влюбленность его дочки в Дрюжона-младшего. Мэтр Руа по сей день считал Жана племянником своего арендатора.

— Со своими революционными воззрениями и свободомыслием Базиль — не лучшая компания для девушки! Я работаю не поднимая головы и присматривать за тобой не в состоянии. Если бы я знал, я бы запретил тебе к нему ходить. Ты уверяешь, что сохранила свою девственность, но мне-то откуда знать, так это или нет? Ты помолвлена с другим, Клер! И знай: если что, я запросто выставлю твоего Базиля за порог! Не посмотрю, что он много лет мой жилец!

Отец часто возвращался к этим угрозам, когда его тарелка пустела и он наливал в нее немного красного вина, которое потом вымакивал кусочком хлеба.

— Опять делаешь шабро[33]? Когда же я тебя от этого отучу? — упрекнула его дочь.

Отец и бровью не повел:

— Я двадцать лет отказывал себе в этом удовольствии, чтобы угодить Ортанс. Теперь ты будешь ко мне придираться из-за пустяков?

Их тет-а-тет часто заканчивалось перебранкой. Бумажных дел мастер переменился. Ходил сгорбившись, часто забывал причесаться, а бриться перестал вовсе. Клер следила, чтобы он одевался в чистое по утрам, и ей приходилось чуть ли не заставлять его менять рубашки.

— Папа, подумай хотя бы о клиентах! Те, кто приезжают на мельницу, морщатся, когда видят тебя в таком состоянии!

Отец усмехался, качал головой и, покончив с ужином, сразу же уходил в свое «логово». Девушка уже жалела, что поставила ему кровать в рабочем кабинете. Прошло несколько месяцев, а Колен все еще отказывался ночевать в бывшей их с Ортанс спальне.

— Ну почему нет? — удивлялась Клер. — Фолле перекрасил деревянные панели и наклеил новые обои с красивым цветным узором, которые я сама выбрала!

— Поселишь там Бертий с ее Данкуром или Матье, когда подрастет, — говорил Колен.

Клер не сомневалась, что и сегодня вечером все будет как обычно. Отец придет из цеха грязный и потный, поест супа, выпьет графин вина, после чего сразу ляжет спать. Она снова окажется одна в большом доме и будет тосковать по ушедшим дням, когда Бертий смеялась, сидя под лампой, а мать, строгая и степенная, ворча нарезала хлеб. Это было еще до облавы на волков, до Жана…

«Я была счастлива, только не понимала этого. У меня было столько надежд! Все мне казалось светлым, многообещающим — наши луга, сад, небо! А теперь все так мрачно…»

Во дворе — стук лошадиных копыт. Возможно ли?

«Кто мог приехать так поздно?»

Не зная, удивляться ей или тревожиться, Клер побежала к входной двери. Гость уже поднялся на крыльцо и постучал в дверь. Ее осенила догадка: Фредерик!

— Добрый вечер, Клер! Я еду из Вильбуа и вот решил узнать, как вы поживаете.

Девушка не ошиблась. Хозяин Понриана взял в привычку проезжать мимо мельницы. Если он видел Клер, то спешивался, и всегда у него для нее был какой-нибудь гостинец. Клер спросила себя, тихо с ним здороваясь, что он привез на этот раз.

— Купил вам шоколадные конфеты с ликером! — с видимым удовольствием сообщил гость.

Он окинул взглядом просторную кухню. Мебель, как обычно, блестела, медная посуда — тоже, однако в этих стенах царило уныние, которое его огорчило.

— Как себя чувствует малыш? — спросил Фредерик.

Его грязные сапоги оставляли отметины на красном плиточном полу, с плаща капало. Клер это рассердило.

— Постарайтесь его не разбудить, — попросила она. — Мне тогда придется дать ему молоко, и мы не сможем поговорить.

Вопреки всему ей было приятно, что он заехал. Это нарушило тишину, оцепенение слишком пустого дома. Фредерик подошел полюбоваться младенцем, когда послышалось глухое рычание. Лежащий возле колыбели Соважон вскочил и заступил дорогу тому, кого считал чужаком. Настороженный, с оскаленной пастью, он мог напугать кого угодно.

— Место, Соважон! Все хорошо. Простите, он всего лишь защищает Матье!

Пес лег, но ворчать не перестал. Фредерик отошел, не сводя с Соважона глаз.