Волчья река

Мы убеждаемся, что дети разместились в комнате и заперлись изнутри, потом входим в соседний номер. Здесь действительно есть межкомнатная дверь; я удостоверяюсь, что она открывается, и с облегчением вздыхаю. По крайней мере, с другой стороны двери возражений не следует.

– Две кровати, – говорит Сэм. – Романтика еще жива.

Обстановка комнаты совершенно незнакомая, и все же она сильно напоминает мне о том номере, который мы снимали вдвоем несколько месяцев назад, после побега Мэлвина из тюрьмы, до того как все закончилось в зеленом аду заброшенного особняка. Этот номер чистый, аккуратный, очень просто обставленный. Я ставлю спортивную сумку рядом со своей сумочкой. Сэм швыряет свою торбу на кровать, расстегивает ее и достает умывальный набор. Я сажусь в единственное – и очень жесткое – кресло, приютившееся в углу под кондиционером, из которого сочится слегка прохладный воздух.

– Ты хочешь, чтобы я спросила? – стараюсь говорить тихо и спокойно. – Если не хочешь, я не буду.

Он замирает и пристально смотрит на чехол с умывальными принадлежностями, который держит в руках.

– О чем?

– Боже, Сэм, ты серьезно? – Я приглушаю голос. Мои дети прямо за дверью, и я определенно не хочу, чтобы они услышали что-то из того, что будет сказано. – Ты совершенно точно знаешь, о чем речь.

– Да, – угрюмо отвечает он.

– И что?

– И то, что я хотел бы, чтобы ты спросила. Но не хочу.

Я встаю, забираю у него из рук кожаный чехол и кладу на кровать. Потом касаюсь руками щек Сэма. Щетина колет мне ладони. Между нами нет ни дюйма расстояния.

– Что он написал в ее дневнике? – Я клялась, что никогда больше не захочу ничего узнавать о Мэлвине Ройяле, особенно теперь, когда он мертв и похоронен в безымянной казенной могиле, но Сэму нужно выпустить это наружу, словно гной из раны. Мне известно имя человека, который мог отослать эту бомбу замедленного действия, и мы положим конец дальнейшим посмертным рассылкам Мэлвина.

Сэм заключает меня в объятия, словно пытаясь защитить от того, что будет сказано дальше.

– Он поведал мне всю историю, – говорит он. – О том, как похитил ее. О том, как она сопротивлялась. Как он… как долго она…

Во рту у меня пересыхает. Мэлвин словно знал, каким образом, даже будучи мертвым, он сможет причинить нам больше всего боли. Как сможет уничтожить нас.

– Остановись, – говорю я Сэму и поворачиваю голову, прижимаясь губами к нежной коже под самым его ухом. – Сэм, именно этого он и хотел. Я говорила тебе, что один из детективов, допрашивавших его, покончил с собой полгода спустя? Вот насколько ядовитым был Мэлвин – это все равно что вдыхать отравляющий газ. Нельзя впускать это внутрь, Сэм, просто нельзя. Все, что он написал, могло быть просто его больной, безумной фантазией. Нам неоткуда это знать. И незачем. И я всей душой хотела бы, чтобы ты никогда этого не прочел.

Чувствую, как Сэм втягивает воздух – словно хватается за спасательный круг.

– Я должен был прочесть, – говорит он. – Все, что там сказано, кажется правдой, Гвен. Если она действительно испытывала такую боль… я не знаю, что с этим делать. Он мертв. Я не знаю, куда слить эту… тошноту.

Я плакала, когда во время суда надо мной медэксперт зачитывал результаты исследования тела каждой из жертв Мэлвина. Я заставляла себя слушать, знать, как они страдали от рук человека, который сидел за моим кухонным столом, спал в моей постели и был отцом моих горячо любимых детей. Я заставляла себя выдержать это – как пришлось выдержать их родным. Я уже знаю, что произошло с Кэлли, и даже сухого клинического отчета оказалось более чем достаточно. Я никогда не слышала этого в хищном, эмоциональном пересказе Мэлвина. Он наверняка смаковал подробности, тщательно подбирал каждое слово.

– Сливай в меня, – говорю я Сэму. – Расскажи мне.

Мы сидим бок о бок на кровати в пустой, безликой комнате мотеля, и он пытается. Снаружи небо над деревьями становится совсем темным, на нем загораются звезды, и я смотрю на них сквозь слезы, наворачивающиеся на глаза и текущие по щекам холодными каплями. Это ужасно – в безмолвной ярости слушать о том, что сделал Мэлвин и что чувствует Сэм. Я хотела бы, чтобы это оказалось за пределами моего понимания, но все это слишком знакомо. Я могу вообразить себе каждую стадию этого, каждый порез, каждый крик – в ужасающих подробностях. По завершении рассказа Сэм дрожит и тяжело дышит. Я жалею о том, что у нас нет спиртного. Сейчас я чувствую себя грязной, на душе у меня тяжесть и невыразимая скорбь, но я знаю, что Сэму важно было этим поделиться, не держать это в себе.

Несмотря на все наши намерения, Мэлвин все же дотянулся из своей могилы, чтобы причинить нам боль. И я не знаю, когда это прекратится. Вероятно, в этом и заключался его план: заставить нас танцевать под его дудку так долго, как это возможно. Быть может, тот человек из Ричмонда и есть конечное звено этой цепочки.

А может быть, их еще много. У Мэлвина всегда были фанаты.