Волчья сотня

— Я вижу, Борис, что вы удивлены, — начал Горецкий, одновременно вынимая из шкафчика какие-то склянки и пакетики и устанавливая на низеньком столе плоский тазик с водой, — вы же знаете, что я проводил проверку всех пятерых офицеров, подозреваемых в предательстве.

— Все же пятерых? И Коновалова проверяли, хоть у него и алиби?

— Не раз бывало, что самое лучшее алиби при хорошей проверке лопалось как мыльный пузырь. Так вот, относительно проверки. Каждому из пятерых офицеров мы под разными предлогами дали в руки конверт с якобы совершенно секретными документами. Весьма вероятно, что предатель захотел бы ознакомиться с содержимым конверта. Конечно, вероятность тут не стопроцентная — предатель может быть осторожен, он может заподозрить ловушку и не открыть пакета, но некоторый шанс у нас все же имеется. Если один из конвертов вскрыт — тот, кто держал его в руках, почти наверняка и есть предатель.

— А как мы узнаем, что конверт вскрывали? — недоверчиво спросил Борис.

— Вот для этого нам и понадобится темнота. Когда я жил в Петербурге, в нашем доме на первом этаже была фотография Шумахера. Интересный тип был этот Шумахер, мастер своего дела! Всерьез утверждал, что с развитием фотографии искусство живописи отомрет. Зачем, дескать, писать портреты, когда можно сделать снимок. Дешевле — и сходство лучше. Так вот, он даже преподал мне несколько уроков фотографического дела.

Говоря так, Горецкий подсыпал в тазик с водой порошок из одного пакетика, из другого, налил жидкость из склянки, перемешал все это лопаточкой, затем взял в руки один из пяти одинаковых конвертов из плотной серовато-желтой бумаги. В уголке конверта карандашом была написана маленькая буква «А».

— Вот конверт, который побывал в руках у полковника Азарова. — Горецкий осторожно вскрыл ножом край конверта и вытряхнул из него листок с убористым машинописным текстом, а также маленький квадратик плотной глянцевой бумаги.

— Вот это фальшивый приказ по армии, который надо было срочно передать полковнику Кузнецову, а это… — Горецкий аккуратно поднял пинцетом глянцевый квадратик, — это листок фотографической бумаги. Конверты сделаны очень плотными, не пропускающими свет, поэтому, если фотографическая бумага окажется засвеченной — значит, господин Азаров вскрывал пакет.

Горецкий осторожно опустил листок в воду с химикалиями и поболтал его пинцетом. Борис в волнении смотрел через его плечо. Ему никогда не приходилось видеть работу фотографа, и хотя теоретически он представлял себе, какие химические процессы сейчас происходят, действия Горецкого казались ему граничащими с колдовством.

Время шло, но в тазике ничего не происходило, бумага оставалась такой же светлой, как была. Горецкий скосил глаза на часы и произнес:

— Ну что ж, можно с уверенностью сказать, что полковник Азаров свой конверт не вскрывал.

— Да я примерно так и думал, — пробормотал Борис. — У полковника свои проблемы, но он не предатель.

Горецкий вынул бумагу из ванночки и бросил ее на стол. Затем взял второй конверт, на котором стояла пометка «М».

— Это конверт ротмистра Мальцева, — пояснил полковник и вскрыл конверт ножом. Он опустил квадратик фотографической бумаги в ванночку.

Борис с волнением наблюдал за происходящим. Время шло, но бумага, как и в первый раз, не изменила своего цвета.

Горецкий достал листок из проявителя и сказал:

— Мальцев тоже не вскрывал свой конверт.

Следующим был пакет Осоргина. Его листок также не изменил свой цвет в проявителе.

Вскрывая следующий конверт, на котором стояла буква «К» — Коновалов, Аркадий Петрович заметил в некотором смущении:

— Если все пять бумажек не изменят цвет, мы останемся там, где были: все пятеро офицеров остаются одинаково подозрительны. То, что никто из них не вскрыл конверт, не говорит нам ровно ни о чем, разве что об осторожности и подозрительности предателя. Наш эксперимент с фотобумагой может оказаться полезен только в том случае, если один из оставшихся листков будет засвечен.

С этими словами Горецкий опустил в ванночку листок штабс-капитана Коновалова.

Драматичность происходящего притупилась от повторения. Борис смотрел на проявляющуюся фотобумагу без прежнего интереса. У него шевельнулось даже смутное подозрение, что Горецкий устроил для него маленький спектакль, нарезав на пять кусочков лист обыкновенной плотной бумаги. Но он одернул себя, сообразив, что полковник Горецкий — человек серьезный, ему некогда забавляться. Время шло, четвертый листок тоже не хотел изменять свой цвет.

— Что ж, — Горецкий взял последний листок с буквой «Б» в уголке, — проверяем последнюю кандидатуру — есаула Бережного.

Борису окончательно надоели фотографические опыты полковника, он отвернулся от ванночки с проявителем, поэтому возглас Горецкого заставил его вздрогнуть:

— Смотрите, Борис Андреевич! Эксперимент увенчался успехом!

На глазах Бориса листок в ванночке постепенно темнел. Прошло полминуты, и из белой бумага превратилась в черную.

— Итак, — торжествующе произнес полковник, — итак, это есаул Бережной!

— Что же, вы его немедленно арестуете?