Волчья сотня

Борис оценил позицию. Теперь уже не удастся убежать внезапно. «Хорек» сразу же станет стрелять, а у Саенко винтовка за спиной, пока он ее достанет. Тут из-за поворота показались еще трое красноармейцев. Борис встретился глазами с Саенко и едва заметно покачал головой.

— Ну, как хотите, — отступил Саенко, — я вон у тех товарищей огоньку спрошу.

Пожилой, которому хотелось курить, а табака своего не было, все раздражение из-за поведения своего напарника перенес на Бориса, ругал всю дорогу белую сволочь и обещал, что вскорости сметут их всех с лица земли, как нечисть поганую. Дошли до старого депо. Это было довольно-таки большое здание с железными воротами, возле которых толпились женщины. Красноармеец у входа вяло отгонял их, устав уже ругаться. Женщины не уходили, пытались вступить с красноармейцем в разговор, слышались крики и плач детей, которых матери привели с собой.

— Расступись! — заорал «хорек» и постучал в ворота.

Когда ворота приоткрылись, поднялся жуткий крик и визг. Женщины лезли ближе, пытались заглянуть внутрь, выкрикивали имена мужей и сыновей.

— Борис! — послышалось вдалеке.

Борис споткнулся и встал на месте.

«Нельзя оглядываться, — внушал он себе, — заметят, узнают, будет только хуже…»

«Хорек» толкнул его в спину прикладом винтовки да еще пнул ногой, и перед тем как железные створки ворот захлопнулись, Борис все же оглянулся на голос. Она стояла там, среди женщин, такая одинокая и беззащитная. Светлые волосы разметались по плечам. Она прижала руки к сердцу и тяжело дышала. Видно, бежала всю дорогу от ЧК до депо, чтобы успеть раньше. Слезы текли не переставая, оставляя на запыленных щеках светлые дорожки.

— Боря, Боренька, — прошептала она, но Борис услышал.

Помещение, носившее в городе название депо, являлось на самом деле огромным каменным сараем, пол был твердый, возможно, тоже каменный. О том, что раньше это помещение действительно имело отношение к паровозам, говорили остатки рельсов, что лежали на полу, Борис больно ударился о них коленом, пролетев от толчка похожего на хорька конвоира. Вскочив на ноги, он огляделся. Его окружали высокие серые стены без окон. То есть окна в здании когда-то имелись, только сейчас они были наглухо заложены кирпичом. Свет попадал в помещение сквозь дыры в крыше. Очевидно, приспособив старое здание под тюрьму, красные озаботились только забить окна и починить ворота, чтобы контрреволюционные элементы не удрали, остальное их мало волновало.

Помещение было поделено на две неравные половины. Возле ворот образовалось пустое пространство, и чуть справа сидели несколько красноармейцев, а рядом стоял пулемет, направленный в глубь депо. Красноармейцами распоряжался матрос в кожанке.

— Чего стал? — рявкнул он на Бориса. — Проходи, не задерживай.

Вся дальняя и большая половина помещения была заполнена людьми, преимущественно мужчинами, но попадались и женщины — простоволосые и в платках. Одна старуха сидела в стороне, бормотала про себя молитвы и часто кланялась, касаясь лбом пола. Борис пытался найти свободное место у стены, но везде сидели и лежали люди прямо на холодном полу. Он наступил на чью-то руку, его обругали, потом человек сел, зевнул и подвинулся.

— Здравия желаю, ваше благородие! — протянул он, вглядевшись в Бориса. — Присаживайтесь, гостем будете.

«Как это он в полутьме разглядел, что я из благородных, — думал Борис, усаживаясь на грязном полу, — очевидно, и впрямь что-то в лице у меня есть, если мальчишка этот, подлец малолетний, сразу определил, что я офицер, да и Черкиз с первого взгляда понял. И ведь что интересно: офицер-то я офицер, но не кадровый, так что ни выправки у меня военной, ни еще каких отличий… Значит, что-то в лице есть, раз даже в таком виде, как сейчас — грязный я весь, воняет от меня после ночевки в сарае помойкой, — а все равно благородием называют…»

От пыли и запаха потных тел Борис закашлялся.

— Вода есть тут? — спросил он соседа, рябого мужика в поддевке.

— Эвон, размечтался! — хмыкнул тот. — Воды ему подавай! Может, еще пожрать прикажешь? Сала, колбаски… Не бойсь, ваше благородие, отощать не успеешь, потому проживешь ты в этом депо от силы два дня.

— Откуда точность такая? — усомнился Борис.

— А вот сам посуди: расстреливать они возят отсюда ночью, перед рассветом. Грузовик у них один, и помещается в нем… ну, если поплотнее набить, так от силы человек двадцать. А здесь нас… ну, с полсотни наберется, а то и побольше.

— И никто отсюда не выходит?

— Ну, если бабу какую они себе высмотрят. Так что, не сомневайся, скоро и ты поедешь…

— В Ольховую Балку, — докончил Борис.

— Вот и сам все знаешь, — согласился сосед. — Один раз в ночь они рейс делают, на рассвете, потому что если раньше — то темно очень, боятся, что разбежимся мы. А если позже, то бабы рано-рано перед воротами дежурить начинают, надеются, глупые, своих увидеть да еды передать.

— Черт знает что! — вздохнул Борис и сел, уткнув голову в колени.

Глава десятая