Волчья сотня

— Это партия заставляла его вести долгие беседы с арестованными, давать людям надежду на избавление от смерти, а потом отнимать эту надежду и упиваться их отчаянием?

— Тише, ваше благородие, — послышался шепот Саенко неподалеку, — неспокойно тут, не ровен час кто крик услышит.

— Когда я увидела тебя там, на допросе, я думала, что сойду с ума, потом посчитала, что мне показалось, что это не ты. Но когда там, у депо, ты оглянулся… — Голос ее прервался, она всхлипнула и некоторое время молчала. — Как добралась я домой, не помню. Он пришел вечером, веселый, даже какой-то ласковый, говорил, что все идет хорошо, что скоро на фронте обязательно будет перелом, что мы, то есть они, красные, все равно победят. В общем, я плохо его слушала. А потом все рассказала ему про тебя. Что ты единственный, кто у меня остался, потому что раз ты здесь оказался, раз уехал из Петрограда, стало быть, мамы больше нет в живых. Я сказала ему, что потеряла надежду найти тебя, что мне нужно только, чтобы ты остался жив. Я просила его отпустить тебя, я обещала, что никогда с тобой не увижусь… Он меня не слышал или делал вид, что не понимает. Он говорил, что это испытание, посланное мне и ему революцией, что для меня это удачный случай пожертвовать всем ради революции, чтобы я отбросила сомнения… в общем, он очень много говорил. И я отбросила сомнения и сделала то, что подсказывало мне сердце, — просто закончила она.

— Что ты сделала? — тревожно спросил Борис.

— Я убила его. Из его же собственного револьвера.

— Разве ты умеешь стрелять? — От неожиданности Борис спросил совершенную ерунду.

— Он научил меня стрелять, да и в упор трудно промахнуться. — Глаза у сестры стали совсем темными. — Я должна была спасти тебя. И сказать тебе еще? — вдруг по-детски добавила она. — Я совершенно об этом не жалею, если бы понадобилось сделать это еще раз, то ради тебя я сделала бы это не колеблясь.

— Боже мой, девочка, — пробормотал Борис и подумал, что ради спасения ее жизни он не колеблясь перестрелял бы целую красную дивизию.

— В голове у меня теперь все встало на свои места, — продолжала Варя. — Возможно, кто-то всерьез верит в мировую революцию, но я никогда не соглашусь, что ради сомнительного ее торжества сын должен убивать отца, а сестра спокойно смотреть, как брата ведут на расстрел. Я не понимаю, как могла так долго жить с ним, он мне отвратителен, уж лучше пьяные солдаты Багумского полка или этот матрос из депо.

— По тем хоть сразу видно, что сволочи, — согласился Борис, — а этот Черкиз сам не из простых, как ему может быть с ними по пути? Из-за таких, как он, больше всего вреда. С теми-то все ясно: страшный народный бунт, еще Пушкин описывал. Зависть к богатым одолела — опять же можно безнаказанно пограбить. Набрал мужик добра, все, что взять не мог, — сломал, пожег — и доволен. Больше ему ничего и не надо. А эти, большевики грамотные, как твой Черкиз, теорию под такую, с позволения сказать, революцию подводят. Вот кто самые мерзавцы-то и есть.

— Я хочу быть с себе подобными, нормальными людьми, — тихо говорила Варя.

— Эх, милая! Да где ж вы теперь нормальных-то найдете! — заговорил появившийся неожиданно Саенко. — Озверели люди, война все хорошее из них повыбила. И в Белой армии грабят да расстреливают…

— Что же делать? — поникла Варя.

— Главное, что мы вместе. — Борис обнял ее и поцеловал в мокрые от слез щеки. — Сестренка моя родная!

— Отдохнули маленько, ваше благородие, так идти нужно, — строго заговорил Саенко, — рассиживаться некогда, а вот я водички принес тут из ручейка.

Пошли напрямик по степи, придерживаясь направления на юг. Карты у Бориса не было — все отобрали при аресте, но идти, по самым скромным подсчетам, предстояло им верст пятьдесят. Красных впереди быть не должно, но шляются разные мелкие банды. На усыпанное звездами небо выплыл совершенно гоголевский месяц, так и казалось, что сейчас выскочит откуда ни возьмись черт и начнет играть с месяцем в прятки. Борис загляделся на небо, пытаясь определить дорогу по звездам, и не услышал конского топота.

Они вынырнули из-за холма — трое всадников.

— Стой, кто такие? — послышался окрик.

Борис схватил Варю за руку и бросился бежать.

— Не красные это, но все равно в сторону забирайте, там канавка, — кричал на бегу Саенко.

— Стой, сволочь, застрелю! — рычал конный, и действительно у щеки Бориса щелкнула пуля.

С разбегу плюхнулись в неглубокую канаву, хорошо что сухую, только внизу хлюпала грязь.

— Что за люди? — прошипел Борис.

— Однако не белые, потому что погон не видно, — авторитетно заметил Саенко. — Опять же красные по трое не ездят, боятся таким малым количеством. Должно, бандиты, тут мелких батек столько развелось. А лошади-то у них хороши…

— Чего они к нам привязались, ехали бы своей дорогой, — процедил Борис, его охватила холодная злость.