волчья жизнь, волчь законы...

Потом эту девицу в сопровождении сотрудников милиции, ее родителей… заместитель начальника училища по воспитательной работе водил по ротам. И наконец ее привели к нам в роту… И она опознала четырех своих вчерашних «насильников»… Итог, – сообщу вам сразу, – их не посадили…

Вдовцов вздохнул с облегчением.

– Но… из училища, не смотря на то, что эти курсанты хорошо учились, некоторые из них были отличниками боевой и физической подготовки, из училища они были… исключены, – Черноситов говорил четкими, рубленными фразами. – А для того, чтоб родители «потерпевшей» забрали заявление из милиции, родители курсантов были вынуждены заплатить кругленькую сумму. На эти деньги эта девица купила себе новенькую «девятку» и преспокойненько разъезжала на ней по городу.

– Так ей что… это всё сошло с рук? – поднимаясь, выкрикнул возмущенный Стецко.

– Можно сказать так, но не совсем…

Черноситов, выждав, когда в клубе замолкнет шум, спокойно сообщил:

– Через три года… неизвестными лицами эта девица была жестоко избита… а «девятка» сожжена.

– Так ей и надо, сучке! – крикнул Арбузов.

– Правильно!

– Верна! – шумели солдаты.

Черноситов захлопал в ладоши, давая понять, что он требует внимания и тишины.

Разговоры быстро смолкли.

– Так вот… к чему я вам рассказывал эту историю? Прежде чем, что-либо делать… тысячу раз подумайте… Подумайте… О последствиях подумайте… Отдавайте отчет своим словам, действиям и поступкам… Вопросы есть?

– А кто же её избил? – подняв длинную руку, спросил Вдовцов.

– Об этом история умалчивает, – скупо улыбнулся Черноситов.

– Ясен пень, что они, эти пацаны, это и сделали, – поделился своим мнением Арбузов.

– Еще вопросы есть?

Вопросов больше не было.

– Тогда, равняйсь! Смирно! – скомандовал Черноситов, вытянувшись в струнку. – Вольно!

Солдаты выходили из клуба возбужденные.

С грохотом сбегая по скрипучей деревянной лестнице, говорили:

– Так ей суке и надо! Деньжат захотела лёгких срубить. «Девятину» на халявку захотела…

– Да, нынче бабенки весьма прагматичные пошли, – неторопливо спускаясь, говорил сержант Ржавин земляку младшему сержанту Сагалову. – У нас во дворе подобный случай был… Только бабу ту никто не избивал и машину ей не жег. Но лохов она на бабло развела. И бабло нехеровое…

– Весь мир – дерьмо, все бабы – мрази, – злобно сказал Куриленко.

Ржавин, выразительно посмотрев на него, сказал:

– Ну, допустим, я свою мать мразью не считаю….

Куриленко, поняв, что он спорол чушь, поспешил оправдаться, но Ржавин, грубо перебив его, сурово заметил:

– Тебе, я вижу, лекция на пользу совершенно не пошла. Черноситов ясно говорил, чтоб ты, прежде всего, чтоб что-либо сказать или сделать, отдавал отчет своим словам и действиям. Поэтому, кто говорит эту мерзкую поговорку, которую только что сказал ты, сам является дерьмом.

– Алё, слышь, ты что припух? – обиженно воскликнул Рыжий.

– Слышь, ты базар фильтруй! – схватив за воротник, сказал Ржавин.

Куриленко, хватая сослуживца за руки, попытался их вывернуть, но ему не дали.

Распетушившихся солдат растащили в стороны.

Сагалов, перехватив за талию сержанта Ржавин, кричал:

– Серега, успокойся! Все нормально. Успокойся. Не хватало нам еще между своим призывом грызться.

Ким и Стецко держали рвавшегося Рыжего.

За этим всем испуганно, но с любопытством наблюдали «гуси».

– Чего вылупились? – крикнул Куриленко, вырываясь из рук сослуживцев.

Освободившись, он подскочил к Вербину и засветил ему в ухо. Ударил в грудь Арбузова. Отвесил подзатыльника Дробышеву.

– А ну вперёд, шагом марш!

И «гуси» торопливо побежали по лестнице.

Но уже на ужине Ржавин и Рыжий сидели, как ни в чем не бывало, за одним столом.

Никто из них не думал извинятся, но каждый в душе понимал, что им друг с другом ссорится нет смысла.

* * *

В одно из воскресений по приглашению старшего лейтенанта Снигура часть посетил священник униатской церкви отец Анастасий.

Как обычно личный состав собрали в клубе.

Священник, высокий пожилой мужчина, с круглым пузом, в черной рясе, прочел солдатам проповедь, а потом, поглаживая куцую седоватую бороденку, предложил всем желающим исповедоваться.

Желающих исповедоваться оказалось десятка три. Солдаты выстроились в очередь и потекли к отцу Анастасию.

Священник стоял в углу, недалеко от пустовавшей трибуны. А перед ним, опускались на колени и склоняли голову под епитрахиль исповедники.

Дробышев стоял в стороне и смотрел на всё равнодушно. Он считал себя атеистом и был невежествен в вопросах веры.

Он видел, как, боязливо поглядывая на священника, стоял, дожидаясь своей очереди Сидор, как, дождавшись, опустился на колени, склонив голов, о чем-то сокрушенно рассказывал и спрашивал совета, а священник, шепнув ему что-то на ухо, покрыл его голову выцветшей золотисто-желтой епитрахилью, прочитав разрешительную молитву, перекрестил голову. Сидор поднялся, подошёл к столу, на котором лежали Евангелие и Крест, поцеловал их и отошёл в сторону. Лицо его в эти мгновения было необычайно светло, а на губах играла тихая, счастливая улыбка.

Сергей заметил, как очередь пристроились Вдовцов и Вербин.