Волчий билет

Вытащив, качок приподнял его за шиворот на вытянутую руку, как тряпку, откинул от себя чуть вверх, и правым кулаком догнал его в полете точно в челюсть. Наверняка сломал, подумал я. Тот приземлился уже без сознания, у дверей, где недавно падал и я, соломку бы подстелить…

Затем качок стал барабанить в дверь алюминиевой миской.

– Чево вам? – открылось маленькое окошко.

– Доктора зови, человеку плохо, упал во сне с верхнего шконаря, – нагло ухмыльнулся тот.

– Вечно у вас что-нибудь, – ворча, окошко закрылось.

Минут через десять человека забрали, все еще без сознания. Только после этого я встал, сходил в туалет, за ширму, умылся в рукомойнике. Там же стояло маленькое зеркальце, посмотрел на свою страшную рожу – левый глаз не видно, заплыл полностью, приоткрыл пальцами – вроде цел. Одного зуба нет, второй шатается, попробовал выдернуть пальцами – больно, но получилось, теперь двух зубов нет, ну и рожа, сплюнул кровью, умылся.

Вернулся, сел за стол, напротив Егора, уставился на него, в ожидании.

– Короче, – поставив локти на стол, придвинулся Егор ко мне поближе и заговорил вполголоса, как заговорщик, – Поступила нам команда, сам знаешь откуда, тебя сломать, выбить показания любой ценой, вплоть до того, что опустить тебя, работа у нас такая, должен догонять, что к чему. Но я знаю, что ты нормальный пацан, потому не трону больше, если только так, для вида, коли наседку какую подсадят новую. Поэтому я тебя разукрасил, а мусорам скажу, что ты не ломаешься, что я могу поделать.

– Валиев? – спросил я.

– Да, – кивнул он, – Кушать будешь?

– Нет, спасибо, за все, я полежу, – встал, лег обратно, надо было подумать, есть над чем.

Самое главное – взяли ли они Володю, или разводят меня. А если взяли – то заговорил ли он.

– Слушай, – приподнялся я на локте, в сторону Егора, непривычно зашепелявил, – Вы не видели тут парня, обожженного всего, сегодня, или, может, слыхали чего?

– Неа, не было таких, у нас, по крайней мере.

Понятно, если он сразу заговорил, то и эти качки не понадобились. Так-то все похоже на правду, слишком много им известно. То, что Вова на Поляне прячется, про Хохла главное, даже сходится, что он мог после Москвы набухаться на радостях, обмыть, как он любит говорить, это дело. И наркота у него могла быть, в последнее время, легко. Стоп. «Он же Жженый, он же Хохол, как, кстати, его фамилия? Да какая разница?» – вспомнил я слова Валиева. А есть разница, Дорофеев – его фамилия. Да если бы он давал признательные показания, то имя-фамилия – это первый вопрос, на который он должен ответить. Несрасты получаются, гражданин начальничек.

И такая на меня эйфория налетела от этой мысли, что я заметил вдруг, что лежу на спине, смотрю вверх и глупо улыбаюсь. Так, исправил я положение, повернувшись к стене, пока не заметили – расслабься, это еще ничего не значит, и ты еще не на курорте, а в хате, так радоваться, мало ли чего там Валиев ляпнул.

Но настроение заметно улучшилось.

– Егор, что ты там говорил, про харчи? – вот что делает надежда с человеком.

День прошел спокойно, а наутро открылось окошко, – Егоров, – раздался властный голос.

Егор пошел поговорить. Пошушукался там. Он что, Егоров Егор, подумал я, может быть, еще Егорович, или скорее – просто кличка, свои данные ему лучше скрывать, если, конечно, он на волю рассчитывает.

– Про тебя спрашивали, – пробубнил он мне вернувшись, – Очень недовольны, что молчишь, сказали делай что хочешь… – затем сделал паузу, замахнулся на меня, но с улыбкой, прокричал громко, – Ты у меня сука, заговоришь, рано или поздно, – и ударил по душке кровати, которая сильно зашаталась.

Хороший знак, подумал я, раз им мои показания очень нужны, видимо, блефуют.

– А-а-а, – картинно простонал я. Все заулыбались, заценили…

Так прошло три дня. Все мои допросы, в-смысле – предназначавшиеся, были обращены к Егору, по утрам, что меня очень устраивало. Семеныч, видимо, помогал мне отовсюду, или Хохол, какая разница…

На прощание я пожал руку всем, на всякий случай…

Эти уроды, которые менты, даже не удосужили меня допросом на прощание, видимо, поняли, что бесполезно. Я сначала радовался, но потом мне стало чуточку обидно.

Да не, срать я на них хотел, вон с той колокольни, даже маленько припрыгнул, на выходе.

В этот раз я шел по улице с ощущением того, что отсидел лет двадцать, и вспомнил, о чем, типа, люди думают, отсидевшие. Думаю, что острее ощущают происходящее. Птицы поют, воробьи кажется, тепло, ветерок, запах пыли и асфальта – это хорошо, жаль, конечно, что отцвела сирень, но могло же быть и хуже. Вонь параши, потных тел, баланда из ячменя, чей-то страх, агрессия, интрига и недоверие, чур меня чур. Еще эта вонь прокуренных матрасов, все, даже не напоминайте. Пыль, асфальт – куда лучше.

Никто меня не караулил, в этот раз, и я решил прогуляться пешком до дому по городу. Далеко, но сегодня в удовольствие. Хоть и не терпелось узнать все точно, но сначала надо помыться.