Волчий Сват

– Это, – соврал Клюха, – так надо себя приаккурачивать, когда на охоту чалишь.

Отец, – а он – на прилепках – сидел на самых отдальках и про него никто из начальства так и не вспомнил, – погрозил Клюхе кулаком.

– Ты языку-то кашки давай, – шепанула оказавшаяся рядом мать.

Но Колька был увлечен уже другим. Он рассматривал закусь, которой был уставлен стол.

Первое, что его поразило, это не только черная, но и красная икра, которую раньше он видел только на картинке в книге «О вкусной и здоровой пище», что была подарена кем-то из приезжавших на охоту горожан. Тогда еще Клюха, помнится, посмеялся над названием книги. Ну что пища вкусная должна быть, это понятно. Но представить ее «здоровой» было выше его воображения.

Так вот сейчас черная икра была бугром наложена в глубокую тарелку и к ней, как лодки к причальному месту, были верно прилажены большие деревянные ложки.

Красная икра гляделась несколько скромнее, потому как находилась в миниатюрных железных баночках и только была вскрыта без ресторанного шика, что тоже, видимо, должно было подразумевать изобилие и верх хлебосольства.

Увидел Клюха и четыре вида колбасы, из которых он выделил одну. Она была мелкотно однородна по срезу и пахла чем-то другим, чем пахнут обыкновенные, побывавшие на простонародном дыму колбасы.

Из рыбных консервов золотисто копченились шпроты. А мясных – небольшой горушкой был наложен паштет.

Но главное, на столе, явно благородя его, была тонкой выделки посуда с яркими картинками по дну и – что совершенно трясло Клюху – рюмки на высоких ножках, все этакие витые-перевитые, как если бы повитель да свилась бы с хмелем. Их единственная стопка, из которой пивали поочередно то Вычужанин, то Охлобыстин, и в подметки не годилась этим роскошно смотрящимся рюмкам.

Клюха долго вспоминал, как называется это изысканное стекло, пока кто-то из взрослых не обронил, что это хрусталь.

Колька – на вкус – подержал во рту это слово. «Хруст» действительно был виден во всем этом изяществе, а вот «стали» он так и не обнаружил.

– Ну что, Волчий Сват, – обратился к Клюхе разомлевший уже после первой Николай Митрофаныч, – перед охотой не пьется тебе и не естся?

– Да, – солидно сознался Колька. – Собак-то, знаете, перед тем как идти на охоту, сроду не кормят.

За столом опять, – но на этот раз без прежней сдержанности, – засмеялись. Уронила усмех в полотенце и мать.

И только отец сидел неподвижно, как казанок в клёковой игре, и на лице его, кроме беспокойной суровости, не было никаких других проявлений отношения к тому, что происходило за столом.

После третьей запели. Причем начал, как того вовсе не ожидал Клюха, отец. Да, да, именно Арефий Кирсаныч, как возле него, вроде ненароком, потоптался Бугураев, завел:

Гости мои любезные,
Посидите у меня.
А я для вас, а я для вас
Кочеточка зарежу.

С этими словами он поднялся из-за стола и, заметил Клюха, совершенно непивший, пустился в пляс. К тому же в руках у него появился нож. Посверкав его лезвием какое-то время, он продолжил:

Не горюй, кочет, не горюй, кочет,
Я нароком говорю,
Гостей своих, приятелей,
Приутешиваю!

Песня взгорячила отца, та каменность, с которой он восседал за столом с самого начала пиршества, отступила, на лицо пробился, хотя и скупой, но румянец, и он ловко, джигитовской хваткой смел со стола рюмку, поставил ее себе на голову и, не пролив ни капли, сделал несколько приседных коленцев, потом, выпив водку, повел песню дальше:

Гости мои любезные,
Посидите у меня,
А я для вас, а я для вас
Баранчика зарежу.

Он опять сделал переплясную паузу и заключил:

Горюн баран, да горюн баран
Пригорюнился стоит.
Не горюй, баран, не горюй, баран,
Я нароком говорю…

И тут что-то надрало Клюху. Он внезапно выхватился из-за стола, приладил свой гоц с отцовской иноходью и пропел дискантным, на какой только был способен, верхом:

Я гостей приутеш'y,
Из ума вывожу!

Верятин, ослезив глаза, не навскид, как это раньше делал, а в угнутости хохотал, перемежая свой смех перхающим кашлем.

– Ну и казаки! – восклицал он в промежутках хохота. – Ну и удальцы!

– А Волчий Сват-то каков! – поднял голос Охлобыстин.

Отец, приобняв сына, однако, шепнул ему, обдав трезвым, без малейшего запаха водки, дыханием: значит, понял Клюха, сделал он вид, что выпил:

– Ну, паршивец, и устрою я тебе именины с поминками!

Но тут, – и опять же подманным манером, – потребовал его к себе Верятин.

– Ну какая, походный атаман, команда будет? – спросил.

– По коням! – крикнул Клюха, и все разом отникли от стола, засобирались, в ворохе одежды выискивая всяк свое.