Волчий Сват

Клюха за воспоминаниями не заметил, как веселье за столом было свернуто по той причине, что Охлобыстин, до чертиков напившись, так юмористически умостился, что у того, кто это видел впервые, вызвал бы смех. Он спал ни сидя и ни стоя. А как-то середнинно. Ноги – коленками – находились у него на табуретке, а руки локтями – на столе. В ладонях же, сцепленных между собой, покоилась голова. Иногда он взлупывал глазами. Но позы не менял, а пару раз утробно, как это делает корова перед тем, как начать жевать серку, отрыгивал, какое-то время держал в морщи лицо и вновь засыпал.

Мать обвешивала, чтобы она не брызгала светом, лампочку рушниками, Вычужанин же при спящем начальстве, видимо, поняв, что он теперь тут главный, давал распоряжения. И первое же из них вызвало ухмыль у Клюхи. Он заставил отца обложить пол вокруг Охлобыстина разным стелевом, чтобы, коль тот в итоге – грохнется со стула, не очень расшибся.

А поскольку все давно перешли на шепот, то выпроводили в отдель дядьку Гараську, сроду, хоть и заично, но говорящего глухотно громко да еще с оровым протягом.

Клюха унес магнитофон в тот закуток, в котором спал, и зажалел, что там нету электрической розетки. А то бы он – потихонечку – прослушал бы все с начала. Но и мысль, что он теперь «знатный эльфовец», как летуче обронил еще трезвый Охлобыстин, грела улыбчивым удовлетворением, с которым он вскоре и уснул.

2

Клюха выпутался из сна с таким трудом, словно пробуждение несло с собой самые горькие разочарования. Будто все, что с ним произошло вчера, ухнуло в безду-бездненскую и его поджидает безликая преснота однообразности, которая гнетет на кордоне в пору, когда по лесу, справляя свои корчи, безумствует пурга. Хотя ничего елозного во дворе слышно не было, и лист жести, которым – сверху – оторочен прикладок сена, тоже барабанно не лупит по слеге, его окорачивающей. А за стеной уютненько чирикает негромкая музыка.

Колька лапанул то место, где вчера поставил магнитофон, и с ужасом обнаружил, что его там не было. Он выхватился из постели, пробосолапил в горницу и увидел Охлобыстина. На этот раз он сидел прямо на полу в позе, в которой пребывают любители лесного костерка, и перед ним, бликуя глазком, ворчала музыкой «Эльфа».

– Проснулся? – не оборачиваясь, спросил Богдан Демьяныч.

– Встал, – солидно уточнил Колька.

– Значит, с нами на охоту пойдешь, – проговорил Охлобыстин.

И только тут Клюха заметил, что за окном чуть-чуть начинает развидневаться. И услышал, что двор живет звуками обстоятельной неспешности, которая свойственна охотничьему поспешанию.

– В-все г-готово! – произнес в чуть приотщеленную дверь дядька Гараська. И Колька шамором кинулся одеваться. Тут решали секунды! Ежели отец выйдет за ворота, ни в жизнь не возьмет его с собой. Примета такая охотничья есть: коли собака сзади охотника со двора выходит – не быть удаче.

– Но ведь я же не кутек! – пробовал – при такой притче – ершиться Клюха.

– Все одно, не охотник! – не отступал отец и с собою, коль он не выскакивал поперед его за ворота, не брал.

– Ты куда так спешишь? – пробовал остановить Клюху Охлобыстин, точно зная, что и в этом и в других домах лесхоза его желания будут выполнены с тщательной неукоснительностью.

– Да на баз хочу, – соврал Колька и выхватился из дома.

Мизер уже был впряжен, Мухтар – цепью – приторочен к арбенке, на которой сроду ездил на охоту отец. Кстати, Мизером миренка, правда, тогда еще стригуна, назвал тот же Охлобыстин. Он как раз приезжал на кордон с каким-то партийным начальством, которое страсть как любило преферанс. И вот за той игрой незаметно и получил свое прозвание ласковый жеребчик, еще не подозревающий, что вскорости лишится своего, ежели так можно сказать, мужского достоинства и перейдет почти что в средний род.

– Можа, и тебя слегчить заодно? – помнится, сказал Клюхе полуцыган Илья, которого приглашали кастрировать Мизера. – Душа помякше будет. А то ты, сказывают, по девкам уже во весь аллюр скачешь.

За такую обидность Клюха конечно же не мог остаться в долгу, потому присоветовал:

– Ты вон себе язык укороти! А то он у тебя длинней вожжины стал.

– Ты гляди! – воззрился на него Илья, поблескивая своими цыганистыми глазами. – Какой ты молодой да ранний! Моя бы воля, я бы об тебя свой арапник пообтрепал!

Их спор неожиданно прервал Мизер, который долго пытался потереться тем местом, которое болестно свербело, а когда ему этого не удалось, видимо, вспомнив, что он все еще стригун, со взбрыком кинулся метаться по базу и, поравнявшись с Ильей, до болятки лягнул своего зловредца, что, конечно, было встречено визгливым хохотом Клюхи.

На дворе, куда Клюха вышел, хотя и без прежней спехливости, но все же довольно шустро, Колька стал копировать Охлобыстенскую неспешность, ибо уже знал, что попал под покров власти Богдана Демьяныча и тот ни в жизнь не даст при нем свершиться несправедливости, кою мог сотворить отец.

– Ну чего ты под ногами путляешься! – прикрикнул на Клюху отец, хотя Колька и близко к нему не подходил, а – на порожках – пробовал разминочную чечетку.