Волчий замок

— Не может тело человеческое содержать ярость и силу жизненную, ему неподобающую! — все так же запальчиво ответил наш рассказчик, уязвленный отповедью моей. — Узрел настоятель оскверненные святыни, окровавленные людские сердца и нечестивые письмена на полу и стенах. Но все это меркло пред существами, что выли и корчились в муках посреди подвала. Тела их покрывались шерстью, ноги и руки изламывались, а лица превращались в звериные рыла. На глазах пораженных ужасом монахов стали ослушники чудовищами, полулюдьми-полуволками, ибо таковую форму выбрал нечистый вместилищем для звериной силы и нечеловеческого долголетия, но в книге злокозненной умолчали о том. Страшнейшим же из обманутых был вожак их, могучий зверь с седою полосой на волчьем рыле. И, вместо покаяния, кое не тела, так души их могло бы спасти, впали отступники в звериную ярость и бросились на святых братьев своих и страшное побоище учинили в стенах монастыря. Лишь немногие послушники и монахи в темноте ночной ускользнуть смогли от порождений дьявола, так и стала известна история сего грехопадения. В храме же страшные зверства творили людские волки, и оскверняли Святое Распятие тем, что срывали одежды с монахов, прибивали их к распятию и рвали их, живых, клыками и когтями. И преисполнилась чаша терпения Господа: невиданная доселе гроза разразилась над проклятым с тех пор монастырем, били слепящие молнии в колокольню и постройки, обрушая входы и выходы. И воспылали книги в библиотеке и масло в хранилищах, и деревянные перекрытия и строения, и исчезли следы мерзости в пламени очищающем, и рухнули своды на головы богопротивным чудовищам, и так сгорели они заживо, ибо хоть и бушевала гроза вокруг монастыря, но в огонь волей Господа ни одна капля не упала. Так закончилась эта история, и то место в глубине лесов забыто, и дороги к нему тако же, и зовется оно с тех пор Волчьим замком, ибо на руинах его стаи волков воют на полную луну, скорбя по Царям своим, кои едва не пришли в мир Божий чрез алчность и страх человеческие.

Умолк Гельтвиг, и молчали другие, и в этой тишине как никогда вдруг ощутил я тяжесть Святого Креста на моей груди: хоть и был он для глаз лишь краской на ткани, для духа же стал вдруг тяжкою ношей. Могу ли поверить в гнездовье исчадий ада на земле Священной Империи? Опять вспомнился мне страх, охвативший крестьянина, когда помянул я волков.

Молчали спутники мои, погруженные в думы, и молчал лес, и казалось мне, что чувствую я духом своим недобрый взор из темноты, и взор этот заставлял мутиться мысли в голове, и вновь сжималось сердце мое в тисках недобрых предчувствий.

— Sed et si ambulavero in valle mortis non timebo malum…[8] — прошептал я еле слышно себе самому, ободряя в душе огонек веры, коего лампада затрепетала, замерцала впервые за долгие годы жизни моей. — Non timebo malum…[9]

— Не можно душе, Богом данной, жить в теле зверя, так говорил святой Амвросий, — вдруг произнес Вигхард, чем несказанно удивил нас всех, ибо ранее не слыхали мы от него подобных речей и глубоких познаний в богословии не ждали. — И сам человек, как подобие Господа, не может изменяем быть кем-то, кроме самого Всевышнего. Особенно же Сатане не по силам подобное.

Почувствовав наши удивленные взгляды, воин встряхнулся, сбрасывая снег с плеч и головы, и допустил на суровое лицо свое лукавую улыбку.

— Не тебе одному, Готлиб, причащаться книг, в странствиях встреченных. Хоть и худо, а грамоте я все же обучен.

— Ох и ганза у меня, — с виду искренне восхитился Вернер. — Два ученых богослова и шпильман! Где ж вы таланты свои ранее скрывали, други верные? Все больше подвиги я ваши видел в деле ратном да в трапезах.

— Случая не было похваляться, — нелюбезно отозвался я и присовокупил: — Верно сказал Вигхард, сказки это все.

— Но сказки славные, разрази меня гром! — продолжил восторгаться неунывающий воин и опасливо глянул в низкое черное небо, теперь уже густо сыплющее снегом. — И рассказано складно. Так выходит, что на том все и кончилось, Гельтвиг? Сгорели исчадия ада, да и дело с концом.

— На том заканчивается легенда, и начинаются слухи, — вздохнул юноша.

— Вот и славно, а то деревни покамест не видно, — поерзал в седле Вернер. — Сказывай дальше.

— Кто говорит, что спасся в ту ночь вожак: то ли за убегающим монахом кинулся, до того, как гроза разразилась, то ли в монастырских подвалах затворился и пожар переждал. А кто сказывает, что погибли все чудища, да осталась книга та злокозненная в каменном подвале, недоступная огню. Будто бы нашли ее недобрые люди, власти алчущие, и снова свершили обряд. Так ли, иначе ли, а только когда пропадает кто в этом лесу, говорят, что людские волки забрали его, ибо нужны им сердца человеческие для продления жизни и восполнения сил нечестивых.

— В этаких дебрях и без всяких демонов пропасть недолго, — хмыкнул Вернер. — Не звери порвут, так сам заплутаешь.