Волчина позорный

— На фига мне два? — Таран достал ящик с патронами. — Я же только учусь. Три месяца назад начал. Одного хватает во как!

Шура вскрыл один патрон. Вынул верхний пыж и увидел три стальных шарика, лежащих в углублении заряда.

— Все такие? — спросил он.

— Только красные, — Олег Таран достал патрон желтый. — А вот эти имеют внутри десять шариков по восемь миллиметров из свинца с сурьмой. Крепкие. Не мнутся при ударе о цель.

— Ну, ладно, поехали домой, — Малович помог всё затолкать в сейф. — Мне ещё на работу надо заскочить. Утром двадцать восьмого я за тобой заеду. Прокатимся до твоего полигона.

По дороге он заскочил к Зине в больницу и попросил, чтобы она узнала в неврологии, был ли такой больной менингитом Таран Олег. Отделение имело свой архив. Зина ждать не стала и позвонила знакомой, та быстренько сгоняла в архив и доложила Зине, что Таран болел с десяти лет и на учёте стоит до сих пор. Два раза в год ложится на обследование.

— На мозг влияет менингит? — спросила Зина.

— А как же! — удивлённо воскликнула знакомая. — Именно на мозг.

Шура всё слышал. Он встал, поцеловал жену и поехал к Лысенко.

— Кажется попал я на стрелка, — тихо доложил Малович. — Теперь надо все полнолунные дни держать его под контролем. Он неврологический больной. Жертва менингита. Полнолуние может изменять мозговую деятельность. При полной луне все душевнобольные чувствуют свободу, прилив сил и смелости. Берёт он ружьё и идёт убивать намеченного человека. У него график свой. Нарушить не может.

— Поймаешь, не волнуйся, — похлопал Шуру по плечу Лысенко. — Когда такое было, чтобы ты убийцу упустил? Не было вообще.

Двадцать восьмого Малович взял в шкафу рацию для связи с командиром и поехал к Тарану. Они загрузились оружием, патронами и банками разнокалиберными. Рванули в тот самый овраг за рекой Тобол. Стреляли не спеша. Рассматривали развороченные картечью банки, в которые стрелять после первого попадания ещё раз было бессмысленно. От них ничего не оставалось. Просто куски будто плоскогубцами раскуроченного в разные стороны металла. Стрелял Олег не спеша, долго целился, но попадал из десяти раз девять. Для трёхмесячного, минимального опыта очень даже неплохо было. Даже отлично. Шура из сорока раз промахнулся только однажды. Часа в четыре вечера они развернули тряпицу, которую мама наполнила пирожками, двумя бутылками кваса, помидорами и колбасой, и с удовольствием всё это за полчаса не спеша уничтожили.

А в пять на рацию позвонил Лысенко.

— Шура. Только что позвонили. В доме тридцать, в квартире шестой на улице имени Павлова через дверь застрелили директора станции юных техников Науменко Василия Федоровича. Сорок пять лет. Позвонили, видно, как и в прошлые разы. Он спросил «кто?». Дверь пробили картечью. Дыра как футбольный мяч размером. Криминалист там сейчас работает. Голову разнесло на куски. Езжай быстро.

— Олег, грузи всё, кроме банок. Я тебе других много дам. У нас их полно дома. Давай. Там убийство, — Шура высадил Тарана на углу его улицы и полетел в адрес. Картину убийства, которую он увидел, лучше не описывать.

— Командир! — кричал Малович в рацию. — Скоро будет второй расстрел через дверь. Час или два осталось. А я, мать-перемать, не знаю где. Куда, мать его, ехать!?

Лысенко витиевато выругался и рацию отключил.

Шура спустился к выходу из подъезда, сел на лавочку и попросил у прохожего сигарету. А, поскольку не курил вообще, сразу закашлялся и истёк слезами. То ли от кашля протёкшими, то ли от досады за ошибку.

26. Глава двадцать шестая

Есть в жизни много чего ненужного и нехорошего, чего абсолютно все ждут с содроганием. Едешь в автобусе по гололёду февральскому и обреченно ждёшь, сжавшись до минимальных своих размеров, что от тебя ни черта не будет зависеть если машину развернёт на дороге и через тротуар впечатает кусок железа с колесами и добрыми людьми в бетонную стену прочной крупнопанельной пятиэтажки. Или плывёшь храбро через тридцатиметровую речку Тобол и не думаешь о мягкости тёплой воды, о ждущих трепетно прикосновения рук человеческих ветках нежно-зелёного тальника на другом берегу. Ты ждешь внезапной судороги, которая скрючит тебя почти в узел и увлёчет ко дну умирать. Да полно вариантов.

Вот, скажем, прошел слух по учреждению, где ты проводишь половину жизни, что с нового года всем повышают зарплату. Но ты ежедневно содрогаешься от злой мысли, что вот как раз тебе её и не повысят, а при состоявшимся для тебя повышении жалования счастливо радуешься, что добавленных денег теперь как раз хватит на долгое лечение нервов. А в самолёте? Через три ряда после твоего при разгоне на полосе весёлый голос громко сообщает соседу, как любит он летать в аэропланах «Аэрофлота» потому, что полгода назад их самолёт гробанулся при посадке и выжило только пятеро из восьмидесяти. Главное, что и он неожиданно выжил. Поэтому летать теперь любит. И ты с содроганием ждешь посадки, после которой желаешь любым способом отловить того голосистого провокатора и набить ему рыло.