Волчина позорный

Зимой Танька покупала сено в деревне за Тоболом, кидала его в сараи и собачкам с кошками было тепло. Она посылала в газету письма, прочитав некролог о смерти какого-нибудь выдающегося человека и просила переслать письмо родственникам, чтобы они ответили, нужна ли им Танина помощь. Татьяна каждый день ходила в церковь и раздавала нищим на паперти деньги. Она после работы вкалывала в доме сестры, больной астмой. Сама сестра задыхалась от любого избытка движений, а муж пил сильно и даже за водой к колонке на углу не ходил.

В доме сестры Танька делала всё, да ещё успевала свой домик, оставшийся после гибели родителей в гололёд на мотоцикле, содержать в идеальном состоянии. Ей было жалко всех. Птичек, которые прилетали к ней во двор и клевали пшено, рис, семечки и хлебные крошки.

Всё, кроме крошек хлеба она покупала. Как и куриные крылышки да головы для кошек и собак.

У неё были три любимых места на Тоболе. Она приходила туда зимой и летом. Когда реку прихватывал лёд, она брала пешню у мужа сестры, крутила лунки и сыпала в них корм для рыбок, который продавали в зоомагазине. Летом в огороде за своим двором копала червяков, складывала в банку с землёй и каждый день утром кормила на Тоболе рыб. Они приплывали как только Танька появлялась, выпрыгивали из воды, кувыркались. Радовались.

Вот по этим причинам денег у Романовой никогда не было. Но она не занимала ни у кого. Отдавать всё равно нечем. Покупала себе дешевые крупы разные и варила каши. Запивала их кефиром и ряженкой. Их по пять бутылок в неделю руководство просто так отдавало рабочим, а в отчетах потом списывало «на бой посуды» и естественную убыль. Мясо она в последний раз она ела в гостях у знакомых, которые пригласили её на Новый год. Ей тогда было двадцать семь. Три года назад всего.

Но больше всего ей было жалко мужчин. Все они, за редким исключением, были плохо одеты и обуты, беспомощны, как попало пострижены и почти у всех глаза были тусклыми как самые дешевые слабенькие лампочки для детских фонариков. Они жили с противными, злыми женами, которых давно, как она понимала, не любили, но деваться было некуда. Разводиться, делить квартиру, шкафы и диваны — противно. Потому и продолжали с ними жить- маяться. И Таня их жалела по-своему. Она подходила к выбранному на некоторое время мужичку и открыто говорила.

Пойдём со мной. Я сделаю твою жизнь добрее и интереснее. Она приводила мужичка к себе, ласкала его, слова говорила милые, которых он давно не слышал. А, главное, дарила ему на время и душу свою добрую и роскошное тело, какого ещё поискать, да и не факт, что повезёт тебе, и вдруг найдешь. Жалела она таким образом очень многих. Искренне, от души, с любовью и сочувствием.

Но статус шалавы заработала быстро, несколько раз жены приходили к ней на работу и таскали её за волосья, ухитряясь, пока не разнимут, настучать кулачками ей по красивому лицу и выдающимся грудям.

Только зла в Таньке не было ни к прозвищу своему «подстилка дешевая», ни к свирепым тёткам, ни к бросающим её после насыщения лаской мужичков. Так она жила. И жизни другой природа и судьба, похоже, не собирались Романовой Татьяне предоставлять.

Володя Тихонов, несмотря на суровую милицейскую жизнь, был мягким, сентиментальным и обделённым лаской. Это было видно и по глазам его, и даже по походке. Поэтому она дня три рыдала когда он от неё избавился, и целый день ревела от радости, когда Володя ей неожиданно позвонил на работу. Тётки на кефирном конвейере отпустили её плакать и радоваться домой, поскольку в таком состоянии она могла что-нибудь в порядке отлаженной системы нарушить.

Встретились они с Тихоновым в кафе «Колос», Володя заказал такой набор блюд, какой берут обычно на праздники. Танька от пуза поужинала и расслабилась. И в этом состоянии её можно было уговорить хоть с парашютом прыгнуть, хоть два пальца сунуть в розетку.

После третьего бокала шампанского Тихонов сделал грустное лицо и доложил Татьяне, что хочет вернуться к её любви и ласке, но только после того, как она пожалеет одинокого мужчину, задолбанного работой трудной и отсутствием общечеловеческих радостей да людского внимания к себе. Военного. Подполковника. Начальника исправительно-трудовой колонии, который много лет каждый день видит только рожи преступников, этих моральных уродов.

— Ты приласкай его, напросись сходить с ним в ресторан. Так Шура Малович придумал. Скажешь мне в какой ресторан и, главное, когда пойдёте, а потом мы с тобой будем неразлучны. И даже жена не разлучит нас. Только смерть.

— Хорошо, — без особой охоты согласилась Танька. — Но только потому, что это нужно тебе и важность у мероприятия государственная. Говори, что надо делать.