Волчица

– Но ведь теперь становится спокойнее, Ваше Величество, – убеждала Розина, в сотый раз подходя к окну. – Я вижу по зареву на небе, что они зажгли костры, значит, до завтра не предпримут ничего. Пьер говорит, что даже если бы они посмели начать нападение сегодня, они ничего не смогли бы сделать против гарнизона. Мой милый Пьер! Он такой храбрый, такой сильный, и будет драться до конца!.. Умоляю вас, Ваше Величество, отдохните немного. Посмотрите, Их Высочествам пора уже спать. В нашей стороне, с заходом солнца, дети всегда в постели; оттого они и растут такими сильными и здоровыми. Если бы Ваше Величество прилегли здесь на диване. Я сейчас поправлю подушки и буду стеречь, стеречь, всю ночь. О, сударыня, вы можете положиться, что я не засну на своем посту, точно также как Пьер!

Мария-Антуанетта улыбнулась той грустной, бледной улыбкой, которая стала привычна ей теперь и представляла такой печальный контраст с ее былой веселостью и беспечностью.

– Ты и твой Пьер! – повторила она, взяв Розину за руку. – Да, я бы могла спать спокойнее, если бы меня охраняли каждую ночь две, три тысячи таких как вы оба. Как могут люди быть так непохожи друг на друга? Ведь вы тоже французы, а между тем вы готовы умереть за меня без колебания.

– О, охотно, Ваше Величество; прежде я, а потом Пьер.

– Так отчего же те, другие, тоже французы, преследуют меня такой неумолимой ненавистью, которой не может смягчить ни доброта, ни покорность? Покорность! Нет! Я не покорюсь никогда. Я была принцессой Лотарингской, прежде чем сделалась королевой Франции. Если я должна умереть, я умру достойным обеих образом… Да, Розина, ты права, я попробую уснуть, чтобы иметь силы перенести то, что мне предстоит завтра, как принцессе и как королеве!

Мария-Антуанетта снова улыбнулась, еще более грустно, глядя на короля, которому принесли на подносе его ужин, и он принялся уничтожать жареного цыпленка со здоровым аппетитом, нисколько не пострадавшим в эту критическую минуту. Розина исправила подушки, помогла Ее Величеству лечь поспокойнее, загородила слишком яркий свет лампы и села стеречь. Людовик, окончив цыпленка и выпив вина, удалился потихоньку в свои покои, откуда вскоре послышался мерный, спокойный храп, свидетельствующий о его глубоком сне. И когда потухли огни, и взошла луна, молодая бретонская крестьянка очутилась наедине с королевой Франции в осажденном чернью дворце.

Какой контраст с ее детством, ее молодостью, ее прежней жизнью! А между тем, теперь, ей казалось совершенно естественно, что она – друг, товарищ, доверенное лицо своей обожаемой государыни. Замечательно, как скоро человек привыкает к переменам, которые прежде казались ему совершенно невозможными. Кажущееся невероятным в будущем – становится самым обыкновенными когда мы оглядываемся назад, и можно сказать с уверенностью, что никогда ни один человек не был поднят до такой высоты, которую считал бы несоразмерной со своими достоинствами, и не был поставлен в такое неожиданное положение, в котором ему не казалось бы, что он уже прежде испытывал нечто подобное.

Преступнику не нужно и десяти минут, чтобы свыкнуться с произнесенным над ним смертным приговором…

Тетушка Красная Шапка, накинув на голову передник, спокойно дремала над бивуачным огнем; Сантерр раздавал рационы водки своим санкюлотам, с хладнокровием целовальника, стоящего за прилавком; Головорез, хотя не совсем спокойный за завтрашний день, радовался, что сегодняшний прошел спокойно, и весь предался хлопотам о своем ужине и постели; граф Арнольд, твердой рукой и с ясным лицом, писал приказания на барабане; Леони, надеясь и желая только одного – жить или умереть рядом с ним – все равно то или другое – сидела, устремив глаза на кроткую луну и смутно спрашивая себя, чем все это кончится; Пьер, посвистывая потихоньку, белил мылом ремни ранца и с довольным видом ощупывал лезвие и конец своего штыка; Розина молилась про себя Пресвятой Деве, чутко прислушиваясь к каждому звуку, a Мария-Антуанетта спала…