Волчица и Охотник

Мы пережили снежную бурю, которая почти не причинила нам вреда, но за три дня, минувшие с той ночи, в Калеву пришла настоящая зима. Белки прячутся в своих дуплах на деревьях, и животики у них круглые и полные. Лисы сбрасывают свои рыжеватые летние наряды в обмен на маскировку цвета слоновой кости. Злобные гуси давно улетели, оставив позади безмолвные голые ветви. Снег под ногами превратился в скользкий слой льда – слишком опасно, чтобы ехать верхом. Мы берём коней под уздцы и идём пешком. Плотно поджимаю пальцы в сапогах.

Часть меня надеется увидеть вспышку огненно-красных перьев, проносящихся по серому небу, а другая надеется, что турул никогда не явится. Я часто вижу других хищных птиц – ястребов и соколов, кружащих над лесом. Их взгляды устремлены на добычу. Когда я слышу их клич, то поднимаю лук, прослеживая их путь сквозь облака. Но выстрелить не могу. Эти птицы слишком прекрасны и благородны, чтобы умереть от моей руки, да и в любом случае еда из них получится жалкая. И от их гибели мало славы.

Гашпар прищуривается каждый раз, когда я опускаю лук, но не говорит ни слова. Как и я, он, должно быть, безмолвно надеется, что, когда наступит нужный момент, я найду в себе силы выпустить стрелу.

Даже без снега вокруг ужасно, невообразимо холодно. Солнце хмуро смотрит из-за молочно-белой пелены облаков, не торопясь показывать свой лик. А когда наступает ночь, облака переплетаются вместе, словно большой нахмуренный лоб Иштена, и зловеще вздуваются, грозя новой бурей. Не уверена, переживём ли мы следующую, но свой страх я не озвучиваю. Мы зашли слишком далеко, чтобы повернуть назад. Между мной и Кехси лежит уже столько миль снегов, лесов и степей, что расстояние кажется бесконечным, и, когда я думаю об этом, мои глаза увлажняются. Я даже представить не могла, что окажусь так далеко от дома, а рядом со мной будет только Охотник. Каждый шаг вперёд сковывает наши судьбы крепче, твёрже, точно сталь.

Та первая ночь в корнях дерева была прелюдией, но тогда я об этом не знала. Когда у нас начинают болеть мышцы, а ночь зашивает рану багрового дневного света, мы разводим костёр и ложимся в нескольких футах друг от друга, спиной к спине. Но утром мы всегда просыпаемся, плотно прижимаясь друг к другу у почерневшего кострища – словно во сне плыли сквозь ледяную воду, и наши тела протестовали против ветра и холода. Тот из нас, кто просыпается первым, тихо выпутывается, а потом мы делаем вид, что не провели ночь, прижавшись друг к другу в поисках тепла. С этим мы оба согласны без возражений, но безмолвный договор звенит под каждым нашим словом, ещё более скользкий и ненадёжный, чем наша изначальная сделка.

Несмотря на холод, питаемся мы на удивление хорошо – главным образом потому, что я без зазрений совести вытаскиваю белок и кроликов из их нор, где они спят, жирные и беззащитные. Гашпар хмурится из-за моего варварства, пока я свежую и потрошу свою добычу, но, надо отдать ему должное, он сопротивляется желанию упрекать меня.

– А что ты будешь есть на пиру в День Святого Иштвана? – спрашиваю я, нанизывая несчастную белку на вертел, мечтая о зелени и солнечном свете, и кислом вишнёвом супе. – Куриное рагу с яичной лапшой и тёплый поджаристый хлеб…

Гашпар, сидящий напротив меня у костра, сочувственно хмыкает.

– Это – крестьянская пища, волчица. Ничего из этого король не велит подать на пиршественный стол. К нам приедут гости из Фолькстата, и он захочет произвести на них впечатление.

– Почему он захочет произвести на них впечатление?

– Фолькстат был патрифидской страной на протяжении многих лет, – говорит он. – Значит, фолькены гордятся тем, что они более праведны, чем мы. Их посланники всегда беспокоятся, пребывая при дворе Ригорзага. Они считают, что мы – грубые варвары, а король слишком снисходителен к своим языческим подданным. Мой отец стремится доказать, что они ошибаются.

Я почти готова рассмеяться.

– Слишком снисходителен? Разве недостаточно того, что мы живём в страхе перед его солдатами, выбивающими наши двери, похищающими наших женщин?

– Для некоторых этого недостаточно. В том числе для последователей Нандора.

Когда я снова слышу это имя, меня пробирает дрожь. Гашпар не мигая смотрит на огонь; пламя мечется в холодном воздухе змеиными языками. Впервые с той ночи у озера он говорит о своём брате, и ничто в его ровном теноре не подразумевает дальнейших расспросов. Но мне всё равно.

– И чем же Нандор заслужил такую безумную преданность? – осторожно спрашиваю я. Моя белка на вертеле начинает чернеть.

Дыхание Гашпара вырывается белым паром.

– Он обаятелен и умён, и полон пустых обещаний. Он рассказывает отчаявшимся крестьянам всё, что они желают услышать, и нашёптывает придворным и посланникам Фолькстата, что избавит Кирай Сек от порчи Йехули и навсегда очистит страну от язычников. Иршек утверждает, что он – истинный наследник Святого Иштвана. И поскольку крестьяне, придворные и фолькенские послы верят ему, это вполне может быть правдой.

Во мне разгорается знакомый старый гнев.