Волчица и Охотник

Мне не нравится об этом думать. Это напоминает мне, что вся наша жизнь в Кехси построена вокруг выживания, а посторонние вещи вроде любви должны отрезаться, как гниющая конечность. Как Чилла оставила свою руку в болоте Эрдёга или как меня вырезали из Кехси. Все мужчины селения боялись, что я передам своё бесплодие ребёнку, и потому были очень осторожны, когда мы совокуплялись – старались не рисковать, не сделать меня матерью ненароком.

При мысли о совокуплении краснею, учитывая, как близко мы с Гашпаром прижимаемся друг к другу. Но сейчас я вижу только завитки его тёмных волос, длинный царственный нос, изящный изгиб челюсти, затенённой щетиной. Однажды я совокуплялась с юношей из Кехси, и от его щетины у меня на горле и подбородке появилась красная сыпь. Невесело вспоминаю девушку из деревни Койетана, погладившую Гашпара по щеке. Интересно, представлял ли он, как поцелует её? Подозреваю, он слишком мрачный и благочестивый, чтобы думать обо мне в том ключе, в котором я думаю о нём. Он пахнет сосной и солью, не так уж сильно отличается от мужчин, с которыми я делила ложе. Интересно, ему так же щекотно, если почесать за ухом? И у него такие же мягкие волосы на затылке?

Снег падает целым сугробом на сплетение наших корней, мягкий, как далёкие шаги. Синий вечер рассеялся, и лишь тонкие полоски лунного света освещают нашу ложбинку. Этот бледный свет оттеняет профиль Гашпара, и он кажется мягче, моложе своих двадцати пяти, совсем не похожий на Охотника.

Откидываюсь на спину на сплетение корней, влажных от талого снега; волосы путаются в гирляндах мха. Моя голова так близко от головы Гашпара, что мне кажется, наши щёки вот-вот соприкоснутся. Интересно, как мы вообще сможем спать? Но об этом я беспокоюсь недолго – как только закрываю глаза, мир растворяется.

Когда я открываю глаза, вокруг всё ещё темно, на смутной границе между сном и явью. Во сне я ворочалась, и моя щека прижата к дереву и мху. Тело Гашпара – тёплый полумесяц вокруг моего; моя спина прижата к его груди. Почти убеждаю себя, что, должно быть, сплю, зажатая в колыбели корней, и руки Гашпара смыкаются надо мной, словно тростниковая крыша. Всё кажется туманным и нереальным, особенно когда чувствую его дыхание на щеке.

– Почему вы по-прежнему носите волчьи плащи?

– Когда первые Охотники преследовали Племя Волка в лесу, большинство жителей племени погибло, – отвечаю я. Голос охрип со сна, и каждое слово даётся с трудом. – Мужчины были воинами, и потому солдаты короля убили их. Остались только женщины и дети. Солдаты думали, что их убьют дикие звери или они погибнут от холода и голода, но этого не случилось. Волчьи плащи согревали их, и они построили свои селения под защитой леса.

– Так вот почему… – тихо говорит Гашпар.

– Вот почему именно женщины владеют магией, – заканчиваю я, моргая в призрачной темноте. – Вот почему более всего мы молимся о том, чтобы рождалось больше девочек.

Гашпар молчит так долго, что я невольно думаю, не заснул ли он снова. А когда наконец говорит, его слова дрожат у самого моего горла.

– Значит, ты странная.

– Это чрезвычайно мягко сказано.

– Может, это означает, что ты могла бы быть ближе к нашему богу, – добавляет он, – потому что ты дальше от своих.

– То есть я могла бы вырвать себе глаз или язык и получить силу, прямо как ты? – уточняю я, хотя в этом полусонном состоянии не могу даже толком злиться на него.

– Если уверуешь по-настоящему. Святой Иштван тоже родился язычником.

– В том-то и дело, – говорю я. – Я никогда не верила, что моё место в Кехси.

А возможно, никто в Кехси просто не позволял мне в это поверить. Котолин с её безжалостным взглядом и насмешливыми песенками, другие жители селения, слишком напуганные или презирающие, чтобы встречаться со мной взглядом. И даже Вираг, спасшая меня из жалости, но никогда не любившая меня. Как я могла надеяться творить их волшебство, когда все они считали, что лучше б уж я умерла? Иштен направлял их руки, когда они ковали, исцеляли или сотворяли огонь, но нити его магии, связывающие их запястья, никогда не пошевелят мои. Каждое злое слово или язвительный взгляд, каждый раз, когда тростниковый хлыст Вираг лизал мои бёдра, заставлял мои нити истончаться всё больше и больше, пока однажды они наконец не оборвались.

– Нет, там твоё место, – шепчет Гашпар. Его голос мягко касается моей кожи, а от его дыхания мои волосы становятся чуть влажными. – По крайней мере, ты настолько же настоящая волчица, насколько я – Охотник.

Корни деревьев поддерживают нас идеально, как тело в болоте, не тронутое порчей времени. Я открываю было рот, чтобы ответить, чувствую привкус почвы и мха, но мои веки тяжелеют, и я снова погружаюсь в забытьё. Когда я наконец просыпаюсь утром, в тишине после снежной бури, то решаю – должно быть, мне всё это приснилось: его нежные слова, тепло его тела вокруг моего. Но не раз я подмечаю, как Гашпар бросает на меня странный взгляд, словно у него есть какой-то секрет, которого я не знаю.

Глава восьмая