Волчица советника

И все было хорошо — до последнего времени. До той проклятой ночи, когда на спящий лагерь напали лизарийские маги, до того самого момента, как наемник-рау ударил Лиру, а она, стиснув зубы, заставила себя встать и ударила в ответ. Именно тогда впервые накатило ЭТО — изумление, недоверчивое восхищение, неуместное желание защитить — не прикрыть, чтоб не убили раньше времени, нет! — именно защитить, вывести ее из сражения, спрятать там, где никто не тронет. Оно же заставило его метнуть нож в волкодлака, хоть зверь и был обречен, — Раду сам научил девушку резкому, короткому удару снизу. Из-за него он едва не забыл об уроке, едва не прикончил мага, посмевшего замахнуться на глупую девчонку, вытирающую о траву испачканные ладони.

И после боя оно не прошло, осталось занозой где-то под сердцем. Острой, колючей, тревожащей, заставляющей снова и снова искать ее глазами — он успокаивался только тогда, когда девушка была рядом. Неделями наступал себе горло, отправляя Лиру с патрулями, а потом рычал на подчиненных, дожидаясь возвращения отряда, и каждую ночь проверял ее оружие и кольчугу. И часами лежал, задыхаясь, захлебываясь флером, но не прикасаясь к ней, потому что знал — прижимаясь, Лира ищет защиты, а не ласки, покоя хотя бы на время сна.

…у нее волосы пушистые и длинные ресницы, слипшиеся от слез, — она часто всхлипывает во сне. Розовые губы и по-детски нежные щеки. Тонкие запястья и холодные пальцы — и он все чаще ловил себя на мысли, что хочет согреть их дыханием.

Нежность, глупая, ненужная нежность угнездилась рядом с занозой, выросла из нее, как воздушный вьюнок, однажды увивший бизань «Райанского Волка». Тогда он безжалостно выдрал его, велев матросам отполировать мачту, а сейчас… Сейчас не получалось. И это копилось, копилось, копилось, пока наконец не прорвалось — в споткнувшемся сердце при виде ее горя из-за смерти Вороны, в объятиях, когда он утешал ее так, как умел, в ночных разговорах до самого утра.

…она любит вишни из Арааса и истории, написанные дочкой верзейского пирата. Мечтает увидеть Фесс и дернуть за кисточку хвоста Великого Сфинкса, примерить кафтан и найти в барханах бубенец песчаного духа. «Глупо, да?.. Ну не смейтесь, господин!»

Он не смеялся.

Смеяться оставалось разве что над собой, попавшим в собственную ловушку, расставленную для этой маленькой шильды. О, как сатанел он последние дни, пытаясь найти в ней хоть что-нибудь, хоть один недостаток, который позволил бы выползти, вынырнуть, выдохнуть!..

Искал — и не находил.

Лира была идеальной. Гордой, стойкой, упрямой. Злой и умелой в бою, умной и расчетливой. Жесткой. Когда нужно — циничной, жестокой. Сильной — война не сломала ее, лишь закалила, превратила в клинок темной райанской стали, упругий и прочный, прекрасный своими узорами.

«Вы ненавидите меня, да?»

Нет.

Она спит у него на плече пушистым котенком и восторженно слушает сказки о южных городах. Она нежная и сладкая, страстная, восхитительно чувственная и до смешного смущающаяся, вспыхивающая разом и вся, до самых кончиков волос. Она прячется от него за чашкой с чиаром и осторожно, будто ненароком, гладит его шрамы.

Лира пахнет летом, тем летом, когда ему самому было семнадцать и Наставник возил его на Королевские Игры. Рох, Син и Алиса, маленький бумажный домик для гостей, садик с зарослями вербены. Чай с корочками лайма, терпкий акациевый мед. Горячий песок сквозь туфли и сменяющие друг друга противники. Лента паутинного шелка в кулаке — он живой, он трепещет на ветру! — и арена взрывается криком, приветствуя победителя. Солнце сквозь парус — прямо на веки, белый дуб корабля, Алиса, белкой прыгающая по канатам, и отрешенный Син, танцующий с лучами. Волны за бортом — прозрачно-синие, искрящиеся. Как ее глаза.

— Почему мы повернули, капитан?

— Дальше дикие воды, господин, — ответил пожилой фарлессец. И пояснил: — Там живут сирены. Заплывем — погибнем.

…Лира, Лира, Лира, брыгова ты девка!

Что же делать с тобой?..

Часовые выступали из тумана, вытягивались во фрунт при виде мрачного, как Лесная туча, Главнокомандующего, третий раз за ночь объезжающего периметр, и, на всякий случай, делали ему в спину отвращающие знаки.

Йарра вернулся на рассвете.

Глухо стукнули о настил сапоги, зашуршала одежда, плеснула вода. Хлопнула крышка сундука, где хранились свежие сорочки, запахло кофе и шипром.

— Доброе утро, Лира.

Надо же, он снова со мной разговаривает.

Я порадовалась, что лежу к Йарре спиной, и закрыла глаза. Может, уйдет?..

— Я вижу, что ты не спишь, — негромко сказал граф.

Сплю.

Кровать скрипнула, прогнулась под его весом.

— Повернись-Я с тобой разговариваю, Лира!

Я рывком села, обняла колени, не глядя на Его брыгово Сиятельство. Что на этот раз не так? Бумаги не в алфавитном порядке? Одеяло не параллельно доскам настила? Что еще ему от меня нужно?

— Последние дни я был несдержан. Подобного больше не повторится. — Помолчал и, не дождавшись ответа, протянул бархатный мешочек. — Это тебе.