Волчица

Общий восторг не знал больше предела. Гости, зрители, мужчины, женщины, даже музыканты, присоединились к общему хору. Некоторые из сидевших в ложах офицеров национальной гвардии подвернули красные и синие полоски на своих кокардах, оставив только белое – цвета Бурбонов – и вслед за ними, моментально, все, что было подходящего в зале, было превращено в белые кокарды. Дамы, рвали носовые платки, обрывали кружева и отделки на платьях, чтобы придать им требуемую форму; а офицеры, цепляясь за карнизы лож, принимали эти импровизированные знаки отличия на кончики шпаги. За минуту, жизнь всех присутствующих была в распоряжении королевы; теперь все они головы были умереть за белую кокарду.

Ее величество не могла совладать с охватившими ее чувствами – ее твердость, способная переносить обиды, оскорбления и крайнюю степень опасности, не вынесла выражений преданности и любви, и королева, прижав платок к глазам, вынуждена была покинуть залу.

Все общество последовало за королевской семьей, проводило ее с шумными овациями до дверей их собственных покоев и вернулось опять в залу, чтобы за стаканом вина возобновить клятвы преданности, верности и взаимного расположения.

Некоторые из национальных гвардейцев, присутствовавшие в числе зрителей, были приглашены принять участие в общей трапезе в качестве гостей. Эти новообращенные превзошли самих лейб-гвардейцев в выражениях преданности и энтузиазма. То были честные, мирные граждане, ненавидевшие кровопролитие, длинные переходы, скудные рационы, все трудности и невзгоды настоящей войны и которые никогда в жизни не носили на себе ни одного ружейного заряда. Нечего и говорить, что осанка их была гораздо грознее и речи воинственнее, чем у ветеранов, обществом которых они так гордились. Казалось, они ждут только случая, чтобы выказать себя самым лучшим, самым стойким и дисциплинированным войском в Европе.

Молодому де Вокуру пришлось выслушать целую лекцию о военном искусстве от толстого, жирного капитана, в котором он узнал потом мелочного торговца, поставлявшего ему кофе, и которому, как недавно доложил ему дворецкий, он должен был немалую сумму денег. Это обстоятельство делало маркиза, может быть, еще более терпеливым слушателем.

Почтенный лавочник, питавший немалое уважение к своему благородному покупателю, не столько за его высокое происхождение и щедрую расточительность, сколько за громкую славу его в фехтовальном искусстве, обязательно сообщил молодому человеку множество подробностей о собственных своих парадах, смотрах, караулах и прочих военных повинностях доброму городу Парижу.

– Это не шуточное дело, маркиз, при таком бригадном как наш, – говорил он, осушая стакан с видом человека, вполне заслужившего хорошую выпивку после длинного, тяжелого похода; – он не то, что какой-нибудь ночной колпак, хоть и сам торгует ими и прекрасными, надо сказать, на улице Мушкетеров. Но, если вы увидите его за прилавком и впереди его бригады – вы не поверите, мосье, что это один и тот же человек. Не успел он надеть свой мундир – наш мундир (настоящий солдатский, служилый, не правда ли, маркиз?) как смотришь – лев, герой! Точно также и я! Не находите ли и вы тоже, что храбрый человек становится вдвое храбрее, когда видит вокруг себя всех своих товарищей, всех похожих друг на друга как два зерна кофе? Вы сами военный, маркиз (за ваше здоровье!) и понимаете чувства военного!

Де Вокур с трудом сдерживал улыбку.

– А есть у ваших людей ружья, капитан? – спросил он. – Привыкли они обращаться с ними?

– Каждый француз родится солдатом! – отвечал лавочник. – Что же касается до прочего, то… ружья недавно только выданы нам, и… и… говоря откровенно, мы практиковались пока без зарядов… Но это все равно! Надеюсь, мы научимся тоже и заряжать, и целиться, и стрелять… в свое время! Римляне были лучшие воины в мире, за исключением французов; а Рим, вы знаете, был построен не в один день!

– Римляне умели окапываться, – заметил де Вокур небрежно. – На каждые три человека, у них полагалась кирка или палисада. Вы вероятно учите ваших людей строить брустверы из первых, попавшихся под руку средств?

Маркиз далеко не считал невозможным встретиться в скором времени лицом к лицу с этими неумелыми и хвастливыми волонтерами, несмотря на их громкие выражения верноподданнических чувств. Поэтому, он пользовался теперь случаем разузнать, что они знают и чего не знают.

– Брустверы? – отвечал мелочной торговец, – это что такое?

– Лучший бруствер для национального гвардейца – его мужество, – милостивый государь, и благородное сердце, которое бьется в его груди! Мы с вами оба солдаты и французы, маркиз. Что значит для французского солдата свист лишней пули? Для него это музыка и больше ничего.

Де Вокур подумал про себя, что под эту музыку, французские солдаты также ловко кидаются вспять, как и вперед, но ничего не ответил, а продолжал свои расспросы.

– А как делается у вас сбор, капитан? И сколько человек могли бы вы вывести в поле – виноват, я хотел сказать «на улицы» – в течение шести часов?

Национальный гвардеец задумался, глубокомысленно приложив палец ко лбу, как человек, погруженный в вычисления.

– В пятьдесят минут, – отвечал он, – барабан успеет пробить по всему нашему кварталу; через пять минут мы будем уже в мундирах, а еще через пять – на сборном пункте. Мой батальон, мосье, может выставить в час времени тысячу человек – по первой тревоге.

– Вооруженных?

– Да, вооруженных. Даже барабанщик несет саблю. Я доложу, милостивый государь, мы не только храбры, мы сильны! В нации пробудился воинственный дух. Положим, мы, может быть, не приобрели еще знания и умения, но это дается только практикой и опытом: это все придет своим чередом. Вспомните, маркиз, что мы те же люди, с которыми Люксембург и Тюрень выигрывали свои сражения.

Теперь настала очередь маркиза задуматься; но улыбка снова вернулась на его уста, когда он услышал ответ на свой следующий вопрос:

– Будут ли ваши люди крепко стоять за наших, капитан? Друг за друга, брат за брата, как истинные братья по оружию?

– Еще бы! Мы не отступим от вас ни на шаг. Ба! Мы не забыли еще, что в Фонтенуа нас выручили лейб-гвардейцы!..