Волчица

Полусидя, полулежа на диванных подушках, она казалась скорее обессилевшей от нравственного и физического истощения, чем погруженной в спокойный сон. Каким бледным и усталым казалось ее прекрасное лицо, сквозь свет и тени полутемной комнаты! Как грустно и безнадежно ложились линии рта, принимая привычные им теперь, складки безропотной покорности, нежной заботливости, спокойного, непоколебимого мужества, не лишенного некоторого высокомерия! Как торжественно выделялись впалые, поблекшие глаза, с усталыми веками, опустившимися точно под тяжестью пролитых и непролитых слез, выражавшие, даже во сне, безнадежное желание отдыха и успокоения – желание не увидеть больше этой юдоли плача! Как трогательны были широкие седые пряди в роскошных каштановых волосах, следы истребителя, пронесшегося над ее лучшими годами, истребляя молодые надежды и уничтожая своим роковым дыханием блеск молодости и красоты! И между тем, голова эта была красива еще и теперь – благородной, грациозной, изящной, женственной красотой; голова, достойная ласк, короны, поклонения толпы, а не прикосновения палача и ножа гильотины, с которой должна была скатиться в прах.

Что это? Особое ли милосердие неба? Это сияние, которое окружает голову спящей, подобно ореолу вокруг ликов мучеников и святых? Нет, это просто слезы, сквозь которые Розина смотрела на свою злополучную государыню!

Но вот королева, проснулась, прислушиваясь, в страхе осматриваясь кругом, точно не понимая, где она.

– Слышала, ты? – спросила она полным ужаса голосом, вскакивая на ноги. – Теперь все спокойно; но минуту назад было слышно так явственно!.. Потом, снова садясь на диван, она продолжала спокойнее: – Не смотри так испуганно, дитя мое, это ничего. Я не совсем проснулась еще – должно быть это был сон. Четыре мили отсюда – невозможно! Да, конечно, это был сон!

Но она не могла успокоиться настолько, чтобы уснуть снова, и вот начала рассказывать встревожившее ее видение своей скромной, сочувственной слушательнице.

– Дай мне руку, дитя мое, – сказала она, – мне приятно чувствовать, что ты возле меня. Не странно ли? Я видела во сне, что я молодая девушка – моложе тебя – и что мама пришла объявить мне, что я выхожу замуж и день моей свадьбы уже назначен. Мама сердилась, что платья мои не готовы, и что я хочу идти в церковь как я есть. Потом, она начала бранить меня, как бывало прежде, за то, как я танцую, и езжу верхом, и играю в жмурки на террасе после ужина. Ах! Розина, что бы я дала теперь, чтобы все это было правдой, и чтобы она могла снова бранить меня! Потом, мне казалось, что я стою уже у алтаря в церкви Нотр-Дам и Мерси де Аржанто, который всегда любил во все вмешиваться, принес мне вуаль, который я должна надеть, и хочет накинуть его мне на голову. Вуаль этот был мокрый, Розина, и обрызган кровью! Когда я стала выговаривать, Аржанто отвечал, что это не его вина, и указал мне на моих дружек, которые в это время входили в церковь – их было тринадцать, я сосчитала, их; все они были одеты в черное и танцевали этот ужасный танец – карманьолу. Я так перепугалась, что стала искать глазами мать, но становилось все темнее, и я не могла найти ее. Два священника служили тут же обедню над гробом, и я заметила на покровах двуглавого орла и императорскую корону Австрии. Я начала плакать и дрожать. Жениха не было видно и в церкви становилось все темнее и темнее. Я была страшно испугана и хотела выбежать на улицу, я стала пробовать один выход за другим, но дружки кричали и смеялись надо мной и стали таскать меня с собой во все стороны, так что я готова была упасть от страха и усталости. Вдруг, я споткнулась обо что-то, в роде отрубленной человеческой головы, и упала бы на нее, если бы не схватилась за веревку. Я невольно дернула за эту веревку, и в башне, над головой моей, колокола начали звонить совсем не так. Даже во сне я знала, что слышала прежде уже этот звон. Это был набатный колокол, и я поняла, что я погибла! тут я проснулась и увидела, что ты стережешь, стережешь, как верный часовой на своем посту. Пойдем к детям, Розина, и уверимся собственными глазами, что с ними ничего не случилось!

Глава двадцать седьмая

Какое смешение одежд и гримас в рядах мятежников, пестрой толпой движущихся по улицам Парижа! Шествие их напоминало бы, скорее всего, масленичный карнавал, если бы не его трагический характер и не кровавая цель предприятия.

Авангард, составленный из «дам рыбного рынка», мог действительно похвалиться единообразной простотой одежды, вооружения и амуниции: все они были простоволосы, с голыми руками, у всех был мешок за поясом и длинный, рыбный нож в руке. Но главные силы были составлены из более разнородных элементов, которые никогда безнаказанно не могут смешиваться вместе точно также как некоторые химические вещества не могут быть приведены в соприкосновение без взрыва.