Волчица

Здесь, мусорщик, покрытый пылью и грязью, шел бок о бок с мясником, едва вернувшимся из скотобойни, с незастывшей еще кровью на руках, там, полунагой нищий, с зияющими сквозь лохмотья язвами, рука об руку с беглым каторжником, с низким лбом, с беспокойным взглядом и движениями, бритым, заклейменным, с бледным лицом и прихрамывающим на стертую еще недавно кандалами ногу. Там дезертир старается придать нечто из своей военной осанки и выправки своему соседу – портному; а высокий, широкоплечий крестьянин смущенно и уважительно поглядывает с высоты своего огромного роста на парижского гамена, который первый подымает на смех его неопытность. Тут и лавочник из-за прилавка, и вор из своего притона, и мошенник с продранными локтями, и лакей без места, и рабочий без работы; там и сям попадаются, впрочем, и прилично одетые молодые люди, очевидно образованные и воспитанные, присутствие которых здесь можно объяснить только бесконечной жаждой впечатлений, вызванной целой жизнью распутства и эгоизма.

Хотя они шли в колонне, с некоторым подражанием военному порядку, не могло, конечно, быть и речи об истинной дисциплине, о моментальном исполнении приказаний, первым условием которого служит тишина в рядах. Они болтали, кричали, пели, перекидывались грубыми шутками, отвратительными угрозами, и в особенности бранью, приправленной резкими и едкими остротами. Придумывали удивительные теории, оспаривая их с немалой находчивостью, и вырабатывая искусство государственного правления в таком духе, чтобы каждый человек мог беспрепятственно хватать за горло своего ближнего.

Но из всех разнохарактерных элементов шумного cбoрища, самым удивительным, самым неожиданным являлся, конечно, священник – служитель святой церкви, в скромной, степенной одежде, свидетельствовавшей о его духовном сане. Он шел в среде всех этих революционеров также спокойно и невозмутимо, с видом такого, же достоинства, как если бы собирался служить обедню под кровлей собора.

Головорез узнал отца Игнатуса в одну минуту и протеснился к нему с целью, надо отдать ему справедливость, оградить по возможности патера от оскорблений и насилия толпы. Но спокойная уверенность истинного мужества производит такое же обаятельное действие на павшее человечество, как и на диких животных. Отец Игнатус, среди этих негодяев, походил скорее на капитана, ведущего своих солдат, чем на пленника, окруженного конвоем. Он приветствовал Головореза вежливым поклоном головы, и первый заговорил об их прежней встрече в лесу Рамбуйе несколько месяцев тому назад.

– Мы встретились с вами, как я и предсказывал раньше, в противоположных лагерях, – сказал он. – Ваша сторона берет верх в настоящую минуту. Тем необходимее набирать побольше борцов для стороны проигрывающей.

Головорез осторожно осмотрелся кругом и шепнул на ухо патеру:

– Пройдите с нами еще с четверть мили. Потом, поверните в первый переулок направо и спешите домой. Я имею еще довольно влияния, чтобы помочь вам спастись. Если вы хотите быть благоразумны, бегите из Парижа, не теряя ни минуты. Мои приятели запасают провизию для грандиозной похлебки; святая церковь, могу вас уверить, первая полетит в котел.

Отец Игнатус улыбнулся.

– И это ваше понятие о долге? – сказал он. – Если все приверженцы революции держатся так же крепко за свои обязанности как вы, – нам, право, нечего опасаться.

– Это безумие! – возразил Арман: – я советую для вашего же блага. Что вы думаете делать?

– Я буду сопровождать моих достойных друзей до конца их предприятия, – отвечал спокойно отец Игнатус. – Взгляните на них, месье Арман, вы сами вербовали их; самое отребье, подонков, грязь парижского населения! Но им нечего стыдиться. Каждый из них не более наг под своими лохмотьями, чем царедворец в шелку и бархате или гвардеец в блестящем мундире. Каждый из них имеет душу не менее драгоценную, чем вы, или я, или любой из Бурбонов, сидящих на престоле. Если мои слабые усилия отвлекут их от преступления, тем лучше! Но если ничто не поможет, если они неудержимо пойдут к погибели, я постараюсь вырвать бы хотя одного из них в последнюю минуту из когтей дьявола; я совершу тогда свой дневной труд, заработаю дневное пропитание и со спокойной совестью отойду тогда ко сну или к смерти.

– Мне некогда спорить с вами, – возразил Головорез, с беспокойством подумывая о том, как посмотрят его приятели на такой продолжительный разговор со столь явным роялистом – священником римской церкви. – Тут не может быть сомнения, – продолжал он. – Вам нужно выбирать одно из двух – жизнь или смерть!