Волчицы

Она плакала, как только что плакала старушка, а Аньес продолжала свой монолог, постепенно понижая голос, словно рассказывая ребенку сказку на ночь. Приложив ухо к стене, я напряг слух. В это время мой блуждающий взгляд наткнулся на сверток, валявшийся на диване и наполовину развернутый. Тот самый, что принесла старушка. Аньес оставила его тут, когда провожала посетителей. Вероятно, это было вознаграждение. Нечто необычное привлекло мое внимание. Из свертка что-то торчало. Какая-то лапка с тремя скрюченными коготками. Продолжая прислушиваться, я дотронулся до свертка. Он развернулся. Там была курица.

- Нет, нет! - молила за стеной молодая женщина. - У меня не хватит смелости. Не хочу. Лучше в другой раз.

- Жаль, - ответила Аньес. - Сегодня утром я как раз в форме. Тогда до вторника?

- Да, до вторника. Уверяю вас, я всем довольна.

В полном замешательстве я прошел к себе.

Глава IV

Наша жизнь мало-помалу налаживалась. Поначалу я страшился скуки, выпадали, конечно, и такие минуты, когда я задыхался от одиночества и чувствовал себя заживо погребенным в этой квартире, до того мрачной, что с четырех дня приходилось включать свет. Но эти моменты были редки. Большую часть времени я проводил в слежке: я не чувствовал себя в безопасности. По правде сказать, я боялся не чего-то определенного. Пока я буду начеку, ничего со мной не стрясется. Никто в лагере не был в курсе наших планов; Бернар умер; следовательно, за мной не тянется никаких следов. Кроме того, я без труда убедил себя, что ничем не рискую, находясь в Лионе, где никогда прежде не бывал, где никто меня не знает и где я появляюсь на улице лишь изредка и всегда тайком. Сам того не желая, я реализовал свою давнюю мечту: сделаться никем. Я превратился в несуществующую личность, силой обстоятельств выброшенную на обочину потрясений, тревог, горя и надежд, которые сотрясали город вокруг меня. У меня была возможность наслаждаться чудесным покоем. Ничуть не бывало. Элен и Аньес неотступно преследовали меня. Это начиналось утром, за завтраком, - приходила Элен и громко говорила:

- Доброе утро, Бернар! Как спалось?

На что я очень естественно отвечал:

- Великолепно... Благодарю...

После чего она еще секунду прислушивалась, а затем молча подбегала ко мне и кидалась мне на шею с жаром школьницы.

- Мой дорогой, мой милый Бернар!

Я старательно отвечал на ее поцелуи - куда деваться? - кроме того, я не был бесчувствен к ее крепкому телу, исходившему от нее запаху женщины и любовным излияниям, которых был лишен столь продолжительное время. Но больше всего меня возбуждала сама атмосфера адюльтера, чего-то недозволенного, эти ни к чему не приводящие объятия, этот постоянный страх быть застигнутыми. Элен бросалась ко мне, а когда я начинал терять голову и давать волю рукам, отталкивала меня, прислушивалась и со слегка невменяемым взглядом, но самым невозмутимым тоном предлагала:

- Еще чашку кофе, Бернар?

- Благодарю, - отвечал я, - кофе восхитительный.

Я вновь притягивал ее к себе, и она с простодушным бесстыдством неопытной в любви девочки впивалась мне в губы. А спустя мгновение отстранялась, всматривалась в высокое с резьбой трюмо и поправляла волосы.

- Элен, - умолял я.

- Будьте умницей! - говорила она, как говорят с фокстерьерами.

Началось все это глупейшим образом. Несколько дней назад мне захотелось прогуляться по городу, и я попросил у нее ключ от квартиры. Она заколебалась, она вечно взвешивала все "за" и "против".

- Я бы с радостью, Бернар... Но мы в доме не одни, наши жильцы... Лучше, чтобы вы не попадались им на глаза.

- Почему?

- Они могут удивиться... Известно ведь, что мы живем вдвоем, понимаете? В нашем положении сплетни...

Я обиженно нахмурился и набычился.

- Погодите, Бернар, я кое-что придумала. По утрам, с девяти до одиннадцати, дом практически пуст, а вечером, часам к шести, когда все уже дома...

Я обнял ее за талию, как это сделал бы Бернар, и, скользнув губами по ее волосам, шепнул:

- Если спросят, ответите, что я ваш жених. Разве это такая уж неправда?

Она резко прильнула ко мне, сжала мое лицо руками с неловкостью и жадностью изголодавшегося человека, раздобывшего кусок хлеба. Сколько же лет этот миг грезился ей во сне и наяву? Мне показалось, она вот-вот потеряет сознание. Измученная, побледневшая, она опустилась на стул и, вцепившись в меня, проговорила:

- Она не должна знать... Бернар! Слышите?.. Потом... Я сама ей объясню...

С тех пор что ни утро мы вот так же молча, яростно и все так же не утоляя страсти приникали друг к другу на время в сумеречном свете столовой, напоминающем полумрак аквариума, едва тронутом рассветными лучами. Эти пьянящие и платонические объятия жгли меня. Элен прекрасно видела мое состояние и, думаю, была очень горда своей властью надо мной. Ее воображению девственницы, начитавшейся книг, жених, сообразно всем традициям, в буквальном смысле слова представлялся воздыхателем. И попытайся он получить более весомые доказательства любви, его поведение сочли бы неподобающим.