Волчицы

Город был под стать этой загадочной квартире, скрадывающей шумы и все-таки полной чьим-то незримым присутствием. Выбравшись подслеповатым зимним утром на улицу, я немедленно терялся в узких переулках, где, словно сновидения, роились клубы тумана. Я то выходил на пустынные, мокрые, пахнущие стоячей водой и подгнившими сваями набережные Соны, то поднимался по улочкам со ступеньками, которые никуда не вели. Как-то раз проглянуло солнце, и я увидел Рону. Повеяло раздольем. Разлившаяся река катила свои воды, парили чайки; меня, как лодку, срывающуюся с привязи, тряхануло от желания бежать куда глаза глядят. Но моя жизнь, моя подлинная жизнь была здесь, меж этих двух женщин, что кружили вокруг меня, хотя, может быть, я сам кружил вокруг них? Я поспешил вернуться. С какой-то обостренной до болезненности чувственностью я вновь прошел торжественной анфиладой пустынных комнат и услышал жалкие отрывистые звуки рояля, похожие на отголоски из какой-то дальней страны.

Я попытался приобщить Элен к более осязаемым ласкам. Неистовство наших первых объятий заменить нежностью. Она не противилась, ее увядающие черты лучились от восторга. Но в последний момент она спохватилась, уцепилась за мои плечи, и ее глаза, устремленные куда-то поверх моего плеча, впились в темноту. Она тяжело дышала.

- Нет, Бернар... Что, если она придет?

- Но чего же вы в конце концов боитесь? - терял я терпение. - Аньес прекрасно знает, что вы меня любите.

Эти слова, казалось, перепугали Элен.

- Да, - согласилась она, - думаю, знает. Но я не хочу, чтобы она знала, что я люблю вас так!

- Но, Элен, как же еще можно любить?

- Я не хочу, чтобы она застала меня... Она еще ребенок!

- И весьма смышленый.

- Да нет, Бернар. Она больна. Я даже не осмелилась посвятить ее в... наши планы - так боюсь ее ревности. Я сама воспитала эту малышку.

Она обрела свое обычное достоинство и с какой-то недоверчивой гадливостью принялась разглядывать меня.

- То, что вы делаете, нехорошо, - сказала она.

- В таком случае больше не приближайтесь ко мне, Элен. Не целуйте меня. Не искушайте.

Она закрыла мне глаза своей худой ладонью.

- Да. Вероятно, я не права, мой бедный Бернар. Наша любовь так прекрасна! Не нужно ее пачкать. Вы обиделись?

Нет, я не обижался на нее. Причиной моей взбешенности была скорее Аньес. Я подстерегал ее; постоянно торчал в засаде у ее комнаты. Она без конца принимала своих странных посетителей - по утрам одного-двоих, после обеда двоих-троих. Это были почти сплошь женщины, одни - одетые весьма элегантно, другие - очень скромно, но каждая приносила с собой небольшой сверток. Поразмыслив, я удовлетворился таким предположением: видимо, Аньес обладает даром врачевания. Этим объяснялось все: как слезы посетительниц, так и их подарки. Но объяснялись ли этим смятение на лицах выходящих от нее людей, особая степень их признательности, взволнованность и потрясение, с которыми им не удавалось совладать? Они казались больными не тогда, когда входили, а когда уходили. Я наблюдал из-за двери за вереницей этих женщин, поочередно исчезавших в комнате Аньес с присущей всем им одинаковой осанкой смиренных грешниц, направляющихся в исповедальню, и это зрелище завораживало меня. У меня тоже возникало желание войти туда вслед за ними и признаться Аньес в любви, ибо я уже любил ее и не мог обойтись без ее худенького тела, которое она так бесстыдно выставляла напоказ каждое утро; все мои мысли были о ней. Возможно, и она много думала обо мне: я часто перехватывал ее взгляд, устремленный на мои руки или лицо, а проходя мимо, она обязательно задевала меня. Нас, словно заряженных электричеством, неумолимо влекло друг к другу. Она сдалась первой. Однажды после завтрака Элен с посудой в руках вышла в кухню. Аньес в это время подметала крошки. Еще не стихли каблуки Элен, как Аньес, прислонив метелку к столу, повернулась ко мне и простонала:

- Быстрее, Бернар!.. Бернар!..

Губы ее приоткрылись. Я склонился над ней. Глухой стон пронзил нас обоих; все вокруг поплыло; она нащупала мои руки, приложила их к своей груди, бедрам. Мы покачнулись, уносимые ураганом, но не упуская при этом ни одного звука перебираемых серебряных приборов, доносящегося с кухни; мы знали, что можно еще... и еще... до удушья. Шаги Элен приближались. До столовой оставалось десять метров, девять, восемь, семь...

Аньес схватилась за метелку, я закурил.

- Кстати, Бернар, - войдя, обратилась ко мне Элен, - вам следовало бы написать в Сен-Флур, запросить свидетельство о рождении.

- Да, пожалуй.